Август в Императориуме - [99]
Обнаружив, что «другой» наконец удалился, Рамон вздохнул и снова твёрдо зашагал к уже недалекому фонтану. Да, незаметно выцветает, уходит, расходуется жизнь, и если даже для него, привилегированного орденца с замечательной профессией, которому отмерен полный век, пятый десяток — всё же годы некоторого смятения, что говорить о кратковечных нынчелах! Как там подытожила Наргиз? «Очнешься вдруг — а рядом с тобой занудствует нищий пердящий старик с седыми безумными глазами». Рамон даже поёжился. Воистину дотла…
Ну а сам он — чего?
Ведь дело-то, оно — чистый плюсквамперфект…
Или… нет?
Не смей надеяться, олух.
Не смей.
До фонтанной площади оставалось несколько сотен метров, до полуночи — двадцать минут (на запястье заговорщически мигнули часы Лактанция). Он не опоздал, не заблудился, не сдрейфил. Можно было передохнуть, обдумать варианты — и вступить на площадь во всеоружии, с гордо поднятой головой… о, чёрт, он же не на эшафот собрался! …значит, так, выходим спокойно, с достоинством, ей нравилась моя уверенность и не нравились цветы, я правильно их не взял, никаких букетов на свидании, всё после, после…
Это и есть та самая спасительная глупость, рассеянно думалось, безвольно присев на далеко убежавший от какого-то невидимого во тьме здания или памятника каменный парапет, — или это её запоздалое эхо, послезакатный отблеск, последнее, еле слышимое «прощай» через толщу лет… Он со странной нежностью провел рукой по приятно холодившей кожу неровности смутно белеющего камня, сощелкнул ногтем случайную мусоринку — наверно, сухую шкорку мандарина или яблока, взглянул на предстоящий ему путь — освещённую вразброс всего четырьмя фонарями неширокую улицу, безжизненно-пустынную настолько, насколько вообще бывают пустынны ночные улицы… Но это не была пустынная улица. Это была уличная пустыня — пустыня холодеющего камня и мусора, когда отшумели битвы и последний оставшийся в живых отчаянно истребил себя, вскрикнув и яростно перервав горло разбитой бутылкой. Вот этой, зубастокороной зазубриной в паре метров ближе к чёрному, как горелое кладбище мёртвых галок, шуршащему их чучельными крыльями дереву. Тысячу лет назад. А то и две. Сам горлорез тилискнул разок — и давным-давно сгнил, а зазубрина лежит и лежит под шелестом древесной Леты, отойдя в сторону от гниющей плоти, в вечный черновик смертоносной, но бессмертной мачехи-природы… Может, до следующего раза.
Он шел уличной пустыней, тяжко западая во тьму перед фонарями, почти оглохший от звонкого морозного оскала пристально следившей за ним вечности между ударами сердца — и каждый и без того медленный шаг давался всё труднее,
словно и впрямь
от удара до удара,
от фонаря до фонаря,
от звезды до звезды
ничего никогда и не существовало вокруг, одна лишь невыносимая своей грубой нечеловечностью, невозможная до судороги обледенелая бездна со своими чёрными дырами, немыслимый квадриллион лет назад насмерть промерзший сортир размером со Вселенную.
Господи! Что я здесь делаю! С чего я вообще взял…
Маленький свет, одинокое освещённое окно где-то удивительно далеко и высоко, на краю лунозвездооблачной бездны (у неё есть край!), привлекло его внимание. Пожарная каланча? Часовая башня? Воплощенный архитектором фаллический комплекс толстосума? Не было ведь его тут раньше, не было! Ну и что, что не было? А теперь есть!
Не смотрите на меня, неслышно шепчет песчинка нависшей над ней чудовищной волне, не смотрите на меня в микроскоп, невидимо просит крохотная инфузория тех, кто передвигает её горы и облака. Я стесняюсь. Я не могу прикрыться или спрятаться, а вы так непостижимы и равнодушны… Увы, мне не хватит жизни, чтобы заметить вас…
В освещённом окне, висящем над безвидной пустыней, как будто движется человек. На самом деле это не человек, быстро выясняет Рамон, ускоряя шаги и жадно вдыхая ночную прохладу, это — под разными углами — шляпа на шкафу. Или шкаф под шляпой. Или шестой шест. Пятый пест. Четвертый чёрт. Что-либо из них точно. Его зовут Одной. Да-да, Одной Шестой.
…За ближайшим деревянным забором вдруг багряно взвился и стал разрозненно летать на Луну сноп искр — кто-то невидимый, тоже, вероятно, ошалев от пустынной дикости ночи, начал по молчаливому уговору с ней жечь накопившийся в саду-огороде мусор. Искростёр с легким потрескиванием чуть покачивается над забором, словно сама тьма нырнула по плечи в землю и теперь пристально-прозрачными глазами пробирает до костей исполинские круги-лабиринты бездонного ада, эту ещё одну, на сей раз вверченную когтями внутрь бесконечную улицу-ромодановскую, — и только искростёр выдает её сухое изумление, иногда раздваиваясь и колыхаясь пионерским галстуком на ветру. Действительно, жизнь есть сон.
А сон — жизнь? Был ли ты веселым пионером или отважным орденомольцем, ввязывался ли в нескончаемо-несказанные предприятия, лучезарничал ли вволю, задыхался ли от счастья в забыто-непроизносимом, жалел ли белый кривоногий столик у забора, белого кривоногого козлика, скрипел ли, как ночной мотылек-эскизоид, через сами-собой качели-колыбели, ускользал ли, когда вдруг шумнул ветер, как сухо забегавшие вокруг ног листья-перебежчики, — от кого? От начальства, кого же ещё. Какого начальства? Не знаю, но странного и, видимо, ужасного. От кого же ещё можно так затаённо-торопливо ускользать полузаброшенными железнодорожными путями, хоронясь за все потерянные тяжеленные колёсные пары, нагромождённые буреломы промазученных шпал, ныряя в подозрительные кустарные ямы (а вдруг туда сваливают всех
У героини романа красивое имя — Солмарина (сокращенно — Сол), что означает «морская соль». Ей всего лишь тринадцать лет, но она единственная заботится о младшей сестренке, потому что их мать-алкоголичка не в состоянии этого делать. Сол убила своего отчима. Сознательно и жестоко. А потом они с сестрой сбежали, чтобы начать новую жизнь… в лесу. Роман шотландского писателя посвящен актуальной теме — семейному насилию над детьми. Иногда, когда жизнь ребенка становится похожей на кромешный ад, его сердце может превратиться в кусок льда.
Книга Р.А. Курбангалеевой и Н.А. Хрусталевой «Истории из жизни петербургских гидов / Правдивые и не очень» посвящена проблемам международного туризма. Авторы, имеющие большой опыт работы с немецкоязычными туристами, рассказывают различные, в том числе забавные истории из своей жизни, связанные с их деятельностью. Речь идет о знаниях и навыках, необходимых гидам-переводчикам, об особенностях проведения экскурсий в Санкт-Петербурге, о ментальности немцев, австрийцев и швейцарцев. Рассматриваются перспективы и возможные трудности международного туризма.
Действие романа разворачивается во время оккупации Греции немецкими и итальянскими войсками в провинциальном городке Бастион. Главная героиня книги – девушка Рарау. Еще до оккупации ее отец ушел на Албанский фронт, оставив жену и троих детей – Рарау и двух ее братьев. В стране начинается голод, и, чтобы спасти детей, мать Рарау становится любовницей итальянского офицера. С освобождением страны всех женщин и семьи, которые принимали у себя в домах врагов родины, записывают в предатели и провозят по всему городу в грузовике в знак публичного унижения.
После восемнадцати лет отсутствия Джек Тернер возвращается домой, чтобы открыть свою юридическую фирму. Теперь он успешный адвокат по уголовным делам, но все также чувствует себя потерянным. Который год Джека преследует ощущение, что он что-то упускает в жизни. Будь это оставшиеся без ответа вопросы о его брате или многообещающий роман с Дженни Уолтон. Джек опасается сближаться с кем-либо, кроме нескольких надежных друзей и своих любимых собак. Но когда ему поручают защиту семнадцатилетней девушки, обвиняемой в продаже наркотиков, и его врага детства в деле о вооруженном ограблении, Джек вынужден переоценить свое прошлое и задуматься о собственных ошибках в общении с другими.
Повествование ведёт некий Леви — уроженец г. Ленинграда, проживающий в еврейском гетто Антверпена. У шамеша синагоги «Ван ден Нест» Леви спрашивает о возможности остановиться на «пару дней» у семьи его новоявленного зятя, чтобы поближе познакомиться с жизнью английских евреев. Гуляя по улицам Манчестера «еврейского» и Манчестера «светского», в его памяти и воображении всплывают воспоминания, связанные с Ленинским районом города Ленинграда, на одной из улиц которого в квартирах домов скрывается отдельный, особенный роман, зачастую переполненный болью и безнадёжностью.
Что скрывается за той маской, что носит каждый из нас? «Воображаемые жизни Джеймса Понеке» – роман новозеландской писательницы Тины Макерети, глубокий, красочный и захватывающий. Джеймс Понеке – юный сирота-маори. Всю свою жизнь он мечтал путешествовать, и, когда английский художник, по долгу службы оказавшийся в Новой Зеландии, приглашает его в Лондон, Джеймс спешит принять предложение. Теперь он – часть шоу, живой экспонат. Проводит свои дни, наряженный в национальную одежду, и каждый за плату может поглазеть на него.