Август в Императориуме - [101]
Облака рассеялись, вызвездило, дождик перестал, а может, его дальше и не было, всё выхлестал и весь выхлестался, молча шел обратно, тихо вывинчивался теми же мерношаговыми ромодановскими винтами, оглушенный произошедшим и непроизошедшим. «Режем стёклышко», прошагала мимо не замеченная туда вывеска, вот так вот любовно — «стёклышко», вот так вот всегда — туда не приметим, а обратно цепляемся, как за соломинку, вот так вот и раскалываем остекленевшую воду жизни, вот так вот и режем, а на самом деле просто бездарно проливаем, вот так вот и режемся в кровь и насмерть водой, перепутав её и запутавшись сами… Смешиваясь, как разноцветные чернила в воде, сламываясь, как пальцы веток самоубийцы, сминаемые смерчем, наливаясь недавно пережитым и только что виденным, на него наплывали-налетали рассмерченные картины их житья с Наргиз… Отчего? Почему? Можно ли было бы? Зачем нам такие встречи прошлого с будущим, если к настоящему нет ключей ниоткуда, если любой секретный подземный ход памяти всё равно приводит в глухой подвал или к обрыву! Если ты — и вчера, и завтра — одинаково неизбежная игрушка случая и судьбы!
Он остановился в отчаянии, обвел взглядом безжизненный лунный космос прилегающего к нему пространства, эту заполненную редкими каменно-безлюдными предметами пустоту, словно она могла дать ему ответ, — и зачем-то спросил неизвестно кого тихо и безнадёжно:
— Что же делать…
И тогда посреди оглохшего от давно замолчавших цикад пыльно-дикого ночного безмолвия, посередине неумолимо пустеющей вдаль улицы жизни — с проваленными носами и глазницами окон, арок, проулков и междомий, с вылезающей из них тинистой ветошью истрёпанной листвы, с сиротски-грязными высыхающими лужицами под редкими мутными фонарями — зазвучал незабываемо-властный голос:
Что же делать?
Примириться?
Свыкнуться, срастись обрубленными корнями с нестихающей болью утрат?
С неверностью угасающей памяти, для мрака забвения крадущей нектар и амброзию прямо с пиршественного стола, стоит чуть отвернуться?!
С неслыханной переменой лица, с тихим предательством медленно умирающего, разлагающегося тела, давно глядящего в червивый гроб, когда ты ещё полон жизни?!
С паскудством ослабевшего духа и мутью состаренного разума?!
Со всей прелестью тупых законов безличной природы, убеждающих тебя, что твой ничтожный разум, твое «я» — не более чем недоукатанный волнами и ветром, недообезличенный камень-голыш, недоразвеянная до полной бесследности бессмысленная песчинка?!
Примириться с миром, блаженно раствориться в нем, как гласят вороха древней мудрости?..
Но почему, но зачем, если он и так, без нашего согласия, растворяет нас без остатка, если и так стирает в ничто самое дорогое и самое дешёвое, лучшее и худшее — абсолютно всё, если у тебя и так нет ни одного голоса в совете, решающем неизбежность твоей участи!
Единение?
Но человек приходит в этот мир, страдает в нем и покидает его независимо от своей воли — и в отличие от животного сознает этот ужас! Мир не делает его зрячим и мудрым, как животное, на торных дорогах инстинктов — мир подстерегает его слепоту и безрассудство, как разбойник подстерегает ничего не подозревающую жертву, а за наивность и любопытство казнит, как палач.
Единение?
С кем, с палачом?
Разве мир согласен на у-единение, на признание тебя самостоятельным собеседником, на диалог разных? Разве он слышит тебя?
Почему мы должны приветствовать собственное безжалостное уничтожение? Неужели это и есть смысл и цель нашего возникновения и существования?!
Так не должно быть.
Истовыми устами тысяч и тысяч проповедников тысяч культов мир тысячи лет хочет убедить нас, осознавших себя, свою неповторимость и этим уже отпавших от его поточного производства, что мы — не более чем его песчинки, а значит, обязаны рано или поздно отказаться от своей отдельности, живыми или мёртвыми вернуться в безмерное лоно-могилу…
Но у нас и так ничего нет, кроме наших страстей и нашего разума! Мы ничтожны перед его непостижимой мощью, мы всецело принадлежим ему физически — чего же стоит наше преклонение перед ним, наши восхищение, страх и трепет?! Неужели отбирающий последнее у слабых и кратковечных в пользу всемогущего заслуживает молитвенного восторга?! Неужели миллиарды разумов и воль, тысячи поколений изведены им под корень только для того, чтобы он вечно слышал нашу благодарность?! А если в этом мире нет для нас других вариантов, неужели ни разу не посещала безумная смутная догадка, что ты или, по крайней мере, твой разум — инозвездяне?
Так не должно быть.
Однако что же может поделать с этой предзаданной нам жизнью отдельное человеческое «я», тоскующее и обречённое?
Варианты неравнозначны.
Можно жить не думая, как большинство, лишь смутно ощущая границы бытия, растворяя себя в повседневных делах, детях… Можно стать писателем, как ваш друг Квазид, — и жить на этих границах: физиологических, эмоциональных, нравственных, духовных. Писатель — личность множественная, шизофреник и параноик одновременно: его населяют голоса, каждый из которых навязчив… Можно быть воином Ордена — нынешней границы остатков человечества. О, я помню, поначалу это было восхитительно…
Действие романа разворачивается во время оккупации Греции немецкими и итальянскими войсками в провинциальном городке Бастион. Главная героиня книги – девушка Рарау. Еще до оккупации ее отец ушел на Албанский фронт, оставив жену и троих детей – Рарау и двух ее братьев. В стране начинается голод, и, чтобы спасти детей, мать Рарау становится любовницей итальянского офицера. С освобождением страны всех женщин и семьи, которые принимали у себя в домах врагов родины, записывают в предатели и провозят по всему городу в грузовике в знак публичного унижения.
После восемнадцати лет отсутствия Джек Тернер возвращается домой, чтобы открыть свою юридическую фирму. Теперь он успешный адвокат по уголовным делам, но все также чувствует себя потерянным. Который год Джека преследует ощущение, что он что-то упускает в жизни. Будь это оставшиеся без ответа вопросы о его брате или многообещающий роман с Дженни Уолтон. Джек опасается сближаться с кем-либо, кроме нескольких надежных друзей и своих любимых собак. Но когда ему поручают защиту семнадцатилетней девушки, обвиняемой в продаже наркотиков, и его врага детства в деле о вооруженном ограблении, Джек вынужден переоценить свое прошлое и задуматься о собственных ошибках в общении с другими.
Повествование ведёт некий Леви — уроженец г. Ленинграда, проживающий в еврейском гетто Антверпена. У шамеша синагоги «Ван ден Нест» Леви спрашивает о возможности остановиться на «пару дней» у семьи его новоявленного зятя, чтобы поближе познакомиться с жизнью английских евреев. Гуляя по улицам Манчестера «еврейского» и Манчестера «светского», в его памяти и воображении всплывают воспоминания, связанные с Ленинским районом города Ленинграда, на одной из улиц которого в квартирах домов скрывается отдельный, особенный роман, зачастую переполненный болью и безнадёжностью.
Что скрывается за той маской, что носит каждый из нас? «Воображаемые жизни Джеймса Понеке» – роман новозеландской писательницы Тины Макерети, глубокий, красочный и захватывающий. Джеймс Понеке – юный сирота-маори. Всю свою жизнь он мечтал путешествовать, и, когда английский художник, по долгу службы оказавшийся в Новой Зеландии, приглашает его в Лондон, Джеймс спешит принять предложение. Теперь он – часть шоу, живой экспонат. Проводит свои дни, наряженный в национальную одежду, и каждый за плату может поглазеть на него.
Село Белогорье. Храм в честь иконы Божьей Матери «Живоносный источник». Воскресная литургия. Молитвенный дух объединяет всех людей. Среди молящихся есть молодой парень в инвалидной коляске, это Максим. Максим большой молодец, ему все дается с трудом: преодолевать дорогу, писать письма, разговаривать, что-то держать руками, даже принимать пищу. Но он не унывает, старается справляться со всеми трудностями. У Максима нет памяти, поэтому он часто пользуется словами других людей, но это не беда. Самое главное – он хочет стать нужным другим, поделиться своими мыслями, мечтами и фантазиями.
Скорее рассказ, чем книга. Разрушенные представления, юношеский максимализм и размышления, размышления, размышления… Нет, здесь нет большой трагедии, здесь просто мир, с виду спокойный, но так бурно переживаемый.