Август в Императориуме - [92]

Они сошлись быстро, и первое, что он узнал — что на самом деле ей 20, что она из Селенограда, а сейчас работает младшим документоведом в ГОСКОНУЧИНе, что последние 4 года она жила с селеноградским учителем-рядобиблом на 20 лет старше (барон снова мысленно чертыхнулся) и что этот опыт ей оч-чень-оч-чень не понравился… «Нет, ну я ему благодарна, само собой: заботился обо мне и всё такое…» «Всё какое?» — допытывался Рамон, пока они, разомлев, валялись (и вот не лежалось спокойно!) на полуденном пляже. Наргиз долго игнорировала вопрос (это она тоже отлично умела), но потом нехотя раскололась, видимо, устав и от его настойчивости (он пообещал в случае дальнейшего запирательства положить ей на прелестный плоский животик ба-а-альшущую медузину!), и от жары. «Он был моим учителем, понимаешь? И к тому же взрослым человеком, которому очень хотелось довериться. И ещё избавиться от ада, в котором я жила». — «Предки, что ли, не угодили?» — «Не угодили?!» — от возмущения Наргиз словно подбросило. Привстав на локтях, она (загорелая кошка рассерженная! ей идёт!) смерила барона ледяным взглядом. «Тише, тише, я просто пытаюсь понять. Ну торговала твоя мать хозами-порошками на рынке, ну отец пил, ну детей строгали — по крайней мере для Селенограда что тут необычного?» Ответ прозвучал неожиданно горько: «Да уж, где нашей баронской милости понять — ни семьи, ни детей, ни финансовых проблем… А вот он сразу понял — и на первом же сумасшедшем свидании сказал, что я в любой момент могу перебраться к нему!» — «Что понял-то?» — «Понял, что я днем учусь, и отлично учусь, а вечерами и ночами, когда мать дрыхнет после работы, отец — после пьянки, нянчу сестер (одной год, другой два!), готовлю им, кормлю — а мне 14, 15, 16 лет, и я тоже ещё почти ребёнок, и я тоже хочу жить, а не мучиться, расхлёбывая чужую тупость! Понял, что мне, кроме бытовухи, вообще не о чем с родителями разговаривать, что мать просто хочет спихнуть меня замуж „повыгоднее“, за торговца побогаче, что отец в молодости был „первым парнем на деревне“ и никогда не хотел работать, а значит, будет упорно лопать, материться и продувать в карты свой случайный заработок! Там ещё много всего такого было, что он понял! Главное — для меня там не было ничего. Никакой надежды. И я ушла к нему с одним пакетиком… Любовь? Не-а, какая тут любовь, он был беден, да и с виду так себе… Сначала, само собой, всё в новинку, романтика — гуляли, целовались, на море ездили, сюда и в Браганцу, покупал что надо, подарки дарил, ходила как пьяная…» — «А потом?» — «А потом… потом я возненавидела его за привязчивость. Люди расстаются, это нормально, кричала я ему — но он был как помешанный… Не хочу больше о нем, хватит!».

— Чёрт, куда меня занесло, что за глухомань… — вслух проговорил Рамон, обнаружив, что заблудился и стоит у какой-то выщербленной рыжекирпичной арки, исползанной редким буро-зелёным плющом и избеганной суетящимися муравьями. Впереди были какие-то пыльно-раскалённые ухабы с исполинскими вывороченными корнями — видимо, расчищали для стройки — а направо, в арку, открывался на диво изогнутый узкий переулок, сплошь затенённый глухими стенами и растущими, казалось бы, прямо из стен буйно-криво-раскидистыми деревами.

— Это не глухомань, это улица, — наставительно произнес за спиной тоненький детский голосок. Лет 6, не больше, босиком, выгоревшее платьице, в руках прутик и нос от солнца облуплен — зато важная какая!

— Ну ладно, хозяйка, не мне с тобой спорить, пускай улица… Саму-то как звать-величать?

— Уля, а полностью — Улица, — всё так же строго ответила белобрысая стражница и, наморщив лобик, через пару секунд прибавила, — а у нас тут чужие не ходят, мамка заругает!

Барон не нашёлся сразу ответить, и ещё через три секунды Уля, без всякой внешней связи с предыдущим, очевидно, для поднятия маминого авторитета, уложила его наповал:

— Она мне лисапет купит!

— Раз лисапет, то делать нечего, надо возвращаться, — вздохнул Рамон и наконец догадался улыбнуться. — А улица-то хоть как называется?

— Улица называется Ромодановская, потому что папу моего зовут Ромодан, — девочка не улыбнулась в ответ, лишь стала чертить прутиком что-то в песке.

— Стало быть, и ты, красавица, тоже Улица Ромодановская?

— Я не красавица, я девочка Уля! — упрямо нахмурилась та.

Сенсолётчик развёл руками и пошел обратно, бормоча под нос «ну и дела!», но вскоре снова забылся на ходу разворошёнными видениями…

«Ты, наверное, плохо обо мне думаешь», — не раз говорила Наргиз в те минуты особо доверительного тепла, которые бывают только после налетевшей, как шторм, близости, — говорила, раздёрнув шторы, открыв окно для пьянящей прохлады и света звезд, разметав волосы на подушке и устроившись подбородком на его плече (отчего он немедленно начинал бояться, что плечо дёрнется, иногда высказывал это вслух, и тогда она, сладко жмурясь, обещала «непременно надавать ему тумаков»). Он не отвечал, разнеженный, и она начинала заниматься любимым делом: шебуршать наволочкой или простынёй, перетирая её между большим и указательным пальцами. Тогда он вмешивался, сначала молча пытаясь перехватить её руку (до крови любила дошебуршиваться, чертовка заядлая, чтоб его же и обвинить: не хрен, мол, отрубаться, мог бы и спасти девушку от самостирания!) а потом задействуя что-нибудь безотказное вроде: «Мне ужасно нравятся твои путешествия голышом между кроватью, ванной и окном. Ты не сверкнёшь ещё разик для меня своей идеальной попкой? Сам не знаю, чего хочется больше, то ли отшлепать её, то ли укусить…» — последние слова уже тонули в шквале смеха, пинков, щипков и звуках потешной борьбы с быстрыми локтями и коленками. «Ты, наверное, всё-таки плохо обо мне думаешь», — иногда повторяла она после или после-после, отдышавшись и снова требовательно устремив на него пристальный сумрак своего взгляда. «Почему тебя так это беспокоит?» — механически отзывался он, не желая обидеть её и в то же время абсолютно не желая выгружать медленно сползающий по гаснущим рельсам в закатно-расплавленное сонное озеро расслабленный состав сознания… «Я всегда мечтала о долгой романтической истории со всякими захватывающими сложностями — но уже второй раз всё случается слишком быстро! Вообще не знаю, нужно ли мне то, чем мы сейчас занимаемся… (