Август в Императориуме - [5]
— А, у тебя и тёща на заднем дворе с топором! И чай у тебя не чай! Может, и кровь у тебя не кровь? Откуда же кровавые капли с потолка?
— Ты сам, Углай, и сказал — с потолка!
— О, и прямо в чашу? Ну, тогда понятно… Погоди, а яд где? И навозная куча…
— Заткнись, Евтындра! Дуриамон, ты меня достал! ещё скажи, на чердаке был труп, который истек кровью от яда!
— Ну да, правильно! Яд был в чаше с чаем, которую выпил Охромбек, возведя глаза к небу, пожевав кончик бороды, как велит обычай, и сказав: «Ну, чай, пора и к столу!»
— Но как яд попал в чашу, ты, слизняк недоношенный!
— Зря кипятишься, Углай! Если бы ты был мудр, то понял бы, что сам уже ответил на все свои вопросы… Отравлена ли кровь отравленного?
— Само собой, так гласит Предание!
— Следовательно, могла кровь убитого, просочившись с чердака через потолочные балки, упасть в чашу и отравить чай? А, могла? Говори!
— Ну могла…
— Что же ты не понимаешь в этой истории про Кровавый Чай? Или вино совсем затуманило твой несчастный разум? Даже глухой Евтындра понял — вон, кивает, смотри! Объясни всё этому пьянице, Евтындра, как ты умеешь это делать!
— Слушай, Углай! Когда Охромбек возвёл глаза небу и, пожевав кончик бороды, как велит обычай, сказал: «Ну, чай, пора и к столу!» — он заметил, что в его золотую чашу — самую красивую и дорогую чашу во всей округе! — медленно капала с потолочной балки отравленная кровь отравленного! Но не пить после этих священных слов уже было нельзя!
— О-о-о, я сейчас сблюю от вашей истории! Кто был отравленным?!!!
— Как кто? Охромбек!
— Как он оказался на чердаке, придурки?
— А ты, выпив отраву, да ещё с кровью, будешь ждать при жене и детях, когда из тебя польется всё, что может политься в таких случаях? Охромбек был умный и благородный человек — не мог он, поняв, что всё кончено, корчиться у всех на глазах, пугая малышей! Он мужественно ушел на чердак умирать — и его кровь отравила чашу! Самую красивую и дорогую чашу во всей округе!
— Погоди… а причем здесь тёща с топором?
— Как причем? Чтобы никто не подумал на неё, что она отравила Охромбека! Если ты рубишь каплунов на заднем дворе и с ног до головы обрызган кровью, только сумасшедший решит, что в таком виде можно подбросить отраву в чай! Да ещё в самую красивую и дорогую чашу во всей округе, с которой жена и дети глаз не сводят!
— Так вот почему Охромбек перед тем как пожевать, согласно обычаю, кончик бороды, сначала возвёл глаза небу…
— Конечно! Он знал, что его убила тёща, которая подарила ему эту проклятую чашу, а сама ушла рубить каплунов на заднем дворе, чтобы ему ничего не оставалось другого, как самому себя отравить…
Голоса постепенно затихали, но дремлющее сознание, привычно раскладывая услышанный уроборос, автоматически находило и другие витки, легко отспираливаемые от главного: так, «ну, чай, пора и к столу!» отспираливалось в виде мены субъекта и объекта трапезы — последним, естественно, становился обречённый Охромбек; другой виток объявлял кольцевой саму синтагму «отравлена ли кровь отравленного?», а остальное отметал, как излишество; третий фиксировал внимание на жене и детях, не спускавших с чаши глаз и спровадивших тещу рубить каплунов, а Охромбека — на чердак проверять, не текут ли стропила… Стропила не текли, но что-то происходило под полом — как будто неугомонная тёща, всё быстрее вращая сверкающий топор и преследуя — надо вот ей до зарезу! — бестолково мечущихся безголовых каплунов, с утробным гудением продиралась сквозь мрак земли, жилистых корней и капающего каплунячьего жира, от которого уже просто блестел старинный узорчатый паркет… И, правду говоря, под паркетом вовсю гудела уже не тёща, совсем не тёща, а как будто целая компания нарезавшихся юнцов или что похлеще… Надо было подарить тёще цветы — зачем она хлещет и хлещет… Надо было подарить ей тюльпаны — зарывшись, в них не видно лица, как будто ты где-то не здесь, а спишь на чердаке и лениво плюешь кровью на злобно шипящий раскаленный асфальт… Кто спит со свистом, выковыривая из шибающих гнилью зубов куски липкого асфальта, и льющиеся кривоногие змеи шипят ему в лицо? А вот кто!
…ЛОВЧИЙ ТЮЛЬПАН ПРЕСЛЕДОВАЛ ЕГО ЗДЕСЬ, В ИМПЕРАТОРИУМЕ! Этого просто не могло быть — но вот он, взбугривает рассохшийся паркет старинной залы, поднимает пол куполом, и паркетины звонко трещат и разбегаются, как полированные деревянные костяшки в магической игре «Упсс!» — только их сотни и сотни, и видна уже мощная вибрация обоняющих добычу туго свёрнутых бледно-сизых лепестков — плавный выход на четыре метра над полом, трепет, изящный разворот… Падает и взрывается хрустальная люстра, паркетины с грохотом разлетаются жалящим веером, и изумительная своей грацией возбужденная тварь раскрывает навстречу безвольной жертве шибающее влажной мясной гнилью, содрогающееся плотоядное нутро…
Мгновение липкого ужаса — и барон Рамон 42 Пси 7–1 открыл глаза. Солнце уже закончило выпекать жаркие косоугольные пироги на невредимом паркете и, краснея от натуги, громоздило потускневшие телеса на стёсанных зубцах Башни Звездочётов («Ей тыща лет, наверное. Столько не жуют», — всегдашняя ухмылка Лактанция
Страшная, исполненная мистики история убийцы… Но зла не бывает без добра. И даже во тьме обитает свет. Содержит нецензурную брань.
Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.
«Унижение, проникнув в нашу кровь, циркулирует там до самой смерти; мое причиняет мне страдания до сих пор». В своем новом романе Ян Муакс, обладатель Гонкуровской премии, премии Ренодо и других наград, обращается к беспрерывной тьме своего детства. Ныряя на глубину, погружаясь в самый ил, он по крупицам поднимает со дна на поверхность кошмарные истории, явно не желающие быть рассказанными. В двух частях романа, озаглавленных «Внутри» и «Снаружи», Ян Муакс рассматривает одни и те же годы детства и юности, от подготовительной группы детского сада до поступления в вуз, сквозь две противоположные призмы.
В сборнике представлены произведения выдающегося писателя Фридриха Горенштейна (1932–2002), посвященные Израилю и судьбе этого государства. Ранее не издававшиеся в России публицистические эссе и трактат-памфлет свидетельствуют о глубоком знании темы и блистательном даре Горенштейна-полемиста. Завершает книгу синопсис сценария «Еврейские истории, рассказанные в израильских ресторанах», в финале которого писатель с надеждой утверждает: «Был, есть и будет над крышей еврейского дома Божий посланец, Ангел-хранитель, тем более теперь не под чужой, а под своей, ближайшей, крышей будет играть музыка, слышен свободный смех…».
События книги разворачиваются в отдаленном от «большой земли» таежном поселке в середине 1960-х годов. Судьбы постоянных его обитателей и приезжих – первооткрывателей тюменской нефти, работающих по соседству, «ответработников» – переплетаются между собой и с судьбой края, природой, связь с которой особенно глубоко выявляет и лучшие, и худшие человеческие качества. Занимательный сюжет, исполненные то драматизма, то юмора ситуации описания, дающие возможность живо ощутить красоту северной природы, боль за нее, раненную небрежным, подчас жестоким отношением человека, – все это читатель найдет на страницах романа. Неоценимую помощь в издании книги оказали автору его друзья: Тамара Петровна Воробьева, Фаина Васильевна Кисличная, Наталья Васильевна Козлова, Михаил Степанович Мельник, Владимир Юрьевич Халямин.
Когда даже в самом прозаичном месте находится место любви, дружбе, соперничеству, ненависти… Если твой привычный мир разрушают, ты просто не можешь не пытаться все исправить.