Август в Императориуме - [3]
— Постой, у этих, древних то бишь… У них же машинки какие-то для записи были! И голос, и морду тебе сама зарисует в лучшем виде…
— А ты их видел, эти машинки-то?
— Нет. И что?
— И я не видел. Может, у князя и не было таких, а юноша свою машинку забыл, али испортилась — кто чинить-то её будет? Мало ли что благородный, пользоваться — это одно, а чинить — другое! Ты вот мечом пользуешься, а выковать новый сумеешь ли?
— Ну я же не кузнец…
— Так вот и он был не кузнец! Зато стихи знатно сочинял — про любовь и предмет мечтаний, про сладостные утра-вечера, про слияние душ под луной… Князь слушал с удовольствием, но к дочке не подпускал, не дурак был. А вот девки тамошние просто млели от такого обхождения, даже служанка княжеская, и этот юноша, сами понимаете, один практически не ночевал!
— Понимаем, как не понимать… — показно пригорюнился 34-й. — Когда тебе и морда лица, и обхождение… Чего тут не понимать — бабы же на это, как мухи на дерьмо, слетаются! Мы-то грубые… Вот 21-й, наверное, так бы тоже смог, да, 21-й? Язычком-то грамотным ублажишь бабу, а?
— Отвали… — отмахнулся тот под общий хохот.
— Да ладно тебе, расскажи уж, не ломайся, все свои…
— Отстаньте вы от него… Главное дальше будет!
— Ну давай, что ли, а то всё предисловия одна!
— Я и говорю! Юноша ведь тоже не дурак — смекает, какую красоту князь от него прячет, волнуется, способ измышляет, как и на дочку глянуть, и папаше не попасться! Ключ от потайной двери князь на цепке грудной носит, служанка только мычать умеет да ластиться — в общем, засада!
— Ну и кто же в конце концов кого отымел? — не утерпел 34-й.
— О! Учитесь! — 41-й назидательно поднял палец. — Люблю, понимаешь, правильную постановку вопроса! Даже 21-й нюхалку поднял! …А никто никого! (гул разочарования) Подождите гундеть! Гуляет юноша эдак индифферентно мимо башни взад-назад, на стражу косится — влез бы, да щекотки нижней боится!
— Какой ещё нижней щекотки?
— Алебардой, какой же ещё! И тут… — 41-й сделал интригующую паузу, — слышит он из башни голос неземной — песню, значит! А слова-то… — рассказчик многозначительно присвистнул, — вот-те раз! и узнает! Про любовь и предмет мечтаний, про сладостные утра-вечера, про слияние душ под луной!
— Это как же она их услышала? Да мелодию сама придумала?
— А хрен её знает как! И голосок-то прям в сладкую дрожь парня бросает — ходит уже дороги не разбирая, а в ушах-то звуки, а перед глазами — золото волос, ждущие поцелуя нежные губы, трепетные девичьи перси…
— Эй, 41-й, кончай, и так уже разобрало!
— Рано кончать, соколы! Вот и парня разобрало! Впендюлился лбом в башню, ажник искры из глаз, приземлился на пятую точку, башкой трясет, шишку агромадную трет, на хохочущих стражников зенки лупит — и вдруг доезжает, что голос-то нежный слышит он один… А это, согласно Преданию, уже совсем иной поворот!
— Нн-да… Больной либо Избранный!
— Вот именно! А как тут проверишь, башню тебе снесло или тайна великая открывается? Уж он и в прорубь со студеной водой голову окунал, и рассол ядрёный с наговорами пил, и в баню нетопленую с завязанными глазами лазил, и четверговой золой рисовал, и три ночи на полную луну, прицепив наголо хвост свежезарезанной собаки, лаял! Всё перепробовал — не идёт из головы этот голос! А лекарь местный, старикашка притрухнутый, — тот ему и вовсе выдал: вы, мол, ваше недоблагородие, Концом Света меченый, у вас, мол, ваше недоблагородие, в головушке особый магнит размещен — избранные голоса притягивать! А притянуло — живи, стало быть, Судьба это, не поспоришь!
— Ну и?
— Хренуи! — совсем разошелся рассказчик. — Князь ему вечером диктует — а ночью парень узревает заместо диктовки княжеской стихи прелестные! собственной рукой записанные! Листает тетрадь — толстенную, желтую, не одной свечкой закапанную! — но везде те же стихи шуршат, на каждой странице! И строчка одна повторяется: «Звучал мне долго голос нежный…» Подзывает он тогда служанку, спрашивает…
— Крепко на грудь принял, видать…
— Постой, он же по ночам всё с бабами…
— Чего ж он немую-то спрашивает?
— Запутал ты историю, блудодей-краснословец!
— Загалдели! Не все сразу! Ничего я не запутал! Вы что, по лесу никогда не бродили, не видели, как расходящиеся тропки сходятся, а сходящиеся расходятся? На кладбищах не ночевали? Особливо когда ещё только путь держишь и молоньи вспыхивают — кладбище-то, оно то там, то тут вычеканивается, успевай только головой вертеть! А потом, братцы мои, вдруг оно везде, и вертеть уже поздно…
— Что ж замолчал-то, бахарь? На-ка вот, хлопни чарочку для сугреву языка!
— Благодарствую… — тон рассказчика стал взволнованным. — Жизнь, робяты, болотина поганая, каждый шаг важен, да не знаешь, глубоко ли шагнёшь… Вот и эта история у меня из ума нейдет: и Конец Света, и красавица невидимая, и летопись княжеская, и служанка немая, и дверь потайная, и голос нежный, и магнит в голове, и стихи прелестные на каждой странице — откель мне, страннику, знать, что здесь зачем? Неведомы нам начала, братцы, ведомы лишь концы, да и то не дале как наши, руками да бабами отполированные!
— Знатно сказано! Выпьем за слово меткое! Близок ли конец?
Страшная, исполненная мистики история убийцы… Но зла не бывает без добра. И даже во тьме обитает свет. Содержит нецензурную брань.
Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.
«Унижение, проникнув в нашу кровь, циркулирует там до самой смерти; мое причиняет мне страдания до сих пор». В своем новом романе Ян Муакс, обладатель Гонкуровской премии, премии Ренодо и других наград, обращается к беспрерывной тьме своего детства. Ныряя на глубину, погружаясь в самый ил, он по крупицам поднимает со дна на поверхность кошмарные истории, явно не желающие быть рассказанными. В двух частях романа, озаглавленных «Внутри» и «Снаружи», Ян Муакс рассматривает одни и те же годы детства и юности, от подготовительной группы детского сада до поступления в вуз, сквозь две противоположные призмы.
В сборнике представлены произведения выдающегося писателя Фридриха Горенштейна (1932–2002), посвященные Израилю и судьбе этого государства. Ранее не издававшиеся в России публицистические эссе и трактат-памфлет свидетельствуют о глубоком знании темы и блистательном даре Горенштейна-полемиста. Завершает книгу синопсис сценария «Еврейские истории, рассказанные в израильских ресторанах», в финале которого писатель с надеждой утверждает: «Был, есть и будет над крышей еврейского дома Божий посланец, Ангел-хранитель, тем более теперь не под чужой, а под своей, ближайшей, крышей будет играть музыка, слышен свободный смех…».
События книги разворачиваются в отдаленном от «большой земли» таежном поселке в середине 1960-х годов. Судьбы постоянных его обитателей и приезжих – первооткрывателей тюменской нефти, работающих по соседству, «ответработников» – переплетаются между собой и с судьбой края, природой, связь с которой особенно глубоко выявляет и лучшие, и худшие человеческие качества. Занимательный сюжет, исполненные то драматизма, то юмора ситуации описания, дающие возможность живо ощутить красоту северной природы, боль за нее, раненную небрежным, подчас жестоким отношением человека, – все это читатель найдет на страницах романа. Неоценимую помощь в издании книги оказали автору его друзья: Тамара Петровна Воробьева, Фаина Васильевна Кисличная, Наталья Васильевна Козлова, Михаил Степанович Мельник, Владимир Юрьевич Халямин.
Когда даже в самом прозаичном месте находится место любви, дружбе, соперничеству, ненависти… Если твой привычный мир разрушают, ты просто не можешь не пытаться все исправить.