Август в Императориуме - [2]
— Эй, 21-й, хватит там целоваться со своей лошадкой! — взрыв предсказумого хохота, 34-й всегда так шутил. — Иди к нам, хлебни огненного зелья — завтра, может, и рта для этого не найдешь! — опять гогот.
— Верно! А то как маслом на хлебе размажут, и вовсе искать его не захочется, рот-то!
— Искала задница штаны, нашла — и утонула…
— Зря пьёте, — подойдя, без улыбки ответил юноша. — Мало ли кто ночью сунется…
— Ишь какой рассудительный молокосос, а? Бьюсь об заклад, 41-й, он уже отличает фуй от пальца! И знает, чем именно пользовать свою малышку!
— Эй, полегче там, — вмешался 37-й, — видишь, малец уже за меч схватился… На вот, расслабься, не помешает… Ну как хочешь, а мы тяпнем ещё по чарочке… Сам посуди, — он стал загибать пальцы под одобрительный гомон, — из горящего Шаммураммата вырвались? Вырвались. От трёх князей на заставе отбились? Отбились. Летучих коней своих сберегли? Сберегли. Видать, волшебник Олэген на небесах свечку за нас держал — целых три повода выпить! Да и мужики мы крепкие, — он подмигнул остальным, — рукастые, жалко, баб нет на нашу крепость, одни лошадки…
— Пеноморфы не кони, — упрямо тряхнул головой юноша, — и завтра нас ждёт кое-что посерьёзнее, да и ночь вся впереди…
В ответ загалдели и заворчали.
— Заладил — ночь, ночь!
— По ночам да со свечам мы с милашкой чам да чам…
— Ты ещё Легенду о Голоснежном вспомни!
— А это что за зверь, мать твою?
Все затихли. Стал слышен равнодушный треск пламени — кто-то невидимый сверху, через беззвёздные пробоины в крыше, безжалостно рвал его живую прозрачную материю на яростно вьющиеся лоскуты, рассыпаемые на искры, увлекаемые куда-то и истребляемые жадной тьмой… И тут же вместе с этим молчанием и треском ввалилось, как расшибающий пинком дверь громила, общее лихо — и ссутулило плечи, резче вырезало жёсткие складки у ртов, приковало задумавшиеся глаза к огню. Там, внутри, корчился в судорогах вешаемых, захлёбывался кровью зарезанных, истекал воем заживо сжигаемых оставленный старателями мир… Сколько столетий бушевали пожарища и войны? Сколько столетий после той, самой страшной, о которой принято было говорить только языком Предания… Никто не хотел помнить об этом — и больше всего они, старатели, отказавшиеся даже от своих имён, чтобы ни человек, ни колдун, ни дух не мог пойти по их следу и перехватить путеводную нить из клубка Судьбы…
— Потому и пьём, — мрачно подытожил невысказанное 41-й, самый старший из всех, и согласное качание голов было ему ответом. Потом он улыбнулся:
— А про Голоснежного рассказать не грех, легенда красивая. Слушайте.
Старатели придвинулись поближе, заворочались, устраиваясь поудобнее, — ведь всегда приятно в жарком кругу дружеского костра, надежного спутника во всём безумном мраке мироздания, послушать живое душевное слово. Кто первый произнес его, кто что изменил или добавил, правды там больше или выдумки — какая разница!
— Рассказывают так. Дело было почти сразу после Конца Света, в одном из немногих уцелевших городков на высокогорье — может быть, даже в этом, почём знать? (кто-то хмыкнул) У правителя городка — назовём его князем — была дочь, красоты — неописуемой… Увидев её, несколько молодых людей лишились рассудка, поэтому отцу ничего не оставалось, как запереть красавицу в башне и замуровать двери, чтобы никто не мог добраться до неё снаружи. Лишь один потайной ход вел из покоев князя, им пользовались он сам и служанка, девушка хоть и не такая ослепительная, но тоже прехорошенькая, только немая. Князь был не слишком богат… и башня не слишком высока, поэтому окна были узкие, голову не просунуть, настоящие бойницы, а не окна! Ходили слухи, что дочку под охраной иногда выводили гулять, но где и когда — никто не видел. В общем, красавице жилось несладко…
— Замуж-то, раз блуда опасался, не судьба было выдать? Зачем же девку-то мучить?
— А где ты после Конца Света найдешь подходящих женихов? Он же всё-таки князь, хоть и маленький! Искал, наверное — а пока дочь взаперти и держал!
— Всё равно садюга.
— А по мне — заботливый отец и рачительный хозяин. Кто же знал, чем всё обернется… Короче говоря, подобрали жители в ту пору на окраине городка пришлого. Загнанная лошадь лежала неподалеку, и в её мёртвых глазах стоял ужас. Когда юношу — а это был, само собой, очень красивый юноша! — привели в чувство, умыли, накормили, стало ясно, что он знатного рода, образованный, умеет хорошо говорить…
— Языком чесать мы все умеем… — засмеялся 34-й, а за ним и остальные.
— Не-ет, я не об этом! Когда юноша очухался, он — хоть память у него отшибло ну просто начисто! — так длинно и изысканно благодарил местных, что они сразу потащили его к князю, так как других благороднорожденных в округе не было.
— Нобиль, значит… — простуженно просипел 30-й. — Дальше ясно! Жених, любовь… У нобилей всегда такие истории, хоть сами они — уроды, да ещё и кровопийцы… Моих, вон, жену-то с дочкой…
— Не угадал! Князь поначалу принял юношу довольно холодно — что мог дать ему или его дочери беглец из разрушенного мира, пусть даже беглец самых благородных кровей! Но тот оказался смышленым, знал толк в разного рода грамоте — что по хозяйству, что по закону, — и князь заодно посадил писать его историю своего, то есть княжеского, рода: рассказывал по вечерам, и тот записывал начёрно, а потом и набело, добавляя разные изящные подробности…
Страшная, исполненная мистики история убийцы… Но зла не бывает без добра. И даже во тьме обитает свет. Содержит нецензурную брань.
Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.
«Унижение, проникнув в нашу кровь, циркулирует там до самой смерти; мое причиняет мне страдания до сих пор». В своем новом романе Ян Муакс, обладатель Гонкуровской премии, премии Ренодо и других наград, обращается к беспрерывной тьме своего детства. Ныряя на глубину, погружаясь в самый ил, он по крупицам поднимает со дна на поверхность кошмарные истории, явно не желающие быть рассказанными. В двух частях романа, озаглавленных «Внутри» и «Снаружи», Ян Муакс рассматривает одни и те же годы детства и юности, от подготовительной группы детского сада до поступления в вуз, сквозь две противоположные призмы.
В сборнике представлены произведения выдающегося писателя Фридриха Горенштейна (1932–2002), посвященные Израилю и судьбе этого государства. Ранее не издававшиеся в России публицистические эссе и трактат-памфлет свидетельствуют о глубоком знании темы и блистательном даре Горенштейна-полемиста. Завершает книгу синопсис сценария «Еврейские истории, рассказанные в израильских ресторанах», в финале которого писатель с надеждой утверждает: «Был, есть и будет над крышей еврейского дома Божий посланец, Ангел-хранитель, тем более теперь не под чужой, а под своей, ближайшей, крышей будет играть музыка, слышен свободный смех…».
События книги разворачиваются в отдаленном от «большой земли» таежном поселке в середине 1960-х годов. Судьбы постоянных его обитателей и приезжих – первооткрывателей тюменской нефти, работающих по соседству, «ответработников» – переплетаются между собой и с судьбой края, природой, связь с которой особенно глубоко выявляет и лучшие, и худшие человеческие качества. Занимательный сюжет, исполненные то драматизма, то юмора ситуации описания, дающие возможность живо ощутить красоту северной природы, боль за нее, раненную небрежным, подчас жестоким отношением человека, – все это читатель найдет на страницах романа. Неоценимую помощь в издании книги оказали автору его друзья: Тамара Петровна Воробьева, Фаина Васильевна Кисличная, Наталья Васильевна Козлова, Михаил Степанович Мельник, Владимир Юрьевич Халямин.
Когда даже в самом прозаичном месте находится место любви, дружбе, соперничеству, ненависти… Если твой привычный мир разрушают, ты просто не можешь не пытаться все исправить.