Авария - [134]

— Хорошо воскресенье! — Она благовоспитанно вздохнула.

Хорошенькое воскресенье! — подумалось и Камилу; взявшись за блестящую рукоятку под крышей трамвая, он повис на ней. Я ждал его, как милости божьей. Так долго тянулось время, пока этот день настал.

Химзавод все еще сиял своим освещением, будто огромный крейсер. Завод раскинулся в долине под горами, и все его пространство было открыто небесам. Оба факела полыхали «спокойным пламенем», своим блеском опережая солнечное утро и рассвет, который наступит через несколько минут.

На бледнеющем горизонте выделялись могучие серебристые дистилляционные колонны, объемистые конусы холодильных установок и коричневые трубы печей. Мой химзавод, подумал Камил, Чего только я не замышлял тут совершить! Использовать тепловую энергию негасимых факелов — давнишняя, неосуществленная мечта отца, — изобрести волшебную дистиллят-колонну без мертвенного пространства вокруг и сложных холодильных установок, использовать почти сверхъестественные силы магдебургских полушарий для фундаментального соединения арматуры без болтов и сварки. Великие, блаженные мечты, они покинули меня задолго до защиты дипломной работы, но оставалось еще много других планов, рискованных, но вполне реальных, что я тоже предал, пересев за письменный стол в кабинете. Куда мне уже не суждено воротиться… Теперь я бессилен. Остаток года проведу гонимый ревизорами и следователями, а несколько следующих лет безнадежно пробегаю на заводе недоучкой референтом, также преследуемый ненавистными, издевательскими и презрительными взглядами очевидцев моей славы. А что же, собственно, ждет меня в конце пути, на который я намереваюсь вступить с такою долей самоубийственной и безысходной отваги? Что ждет меня после раскаяния и признания вины, после смиренно принятого наказания, что ожидает после покаяния? Наказание не будет облегчено. Белый флаг, выкинутый побежденным, не приводит к отмене наказания. И стоит ли сдаваться? Пасть по причине бессилия после четырех бессонных ночей, четырехдневного бегства и страха одиночества? Скорей бы уж выглянуло солнце… Лучи, сулящие силу и решимость, всемогущая энергия, приводящая в движение совершенный механизм… Нет. Человек — не машина.

Он прошел через всю стоянку и медленно вернулся назад. Здесь стояло несколько легковых машин и мотоциклов, принадлежащих рабочим из ночной смены.

Усевшись на бетонную оградку, обрамлявшую газон перед административным зданием, он положил ладони на траву. Земля была холодной, потому что ночью прошел небольшой дождь, да и ветерок дул ощутимо прохладный, принося сюда с темнеющих на горизонте гор неопределенный, еле уловимый аромат рассвета. Стена, окружавшая могучее здание, к которой он прислонился спиной, вибрировала от бесчисленных поворотов гигантских кислородных турбокомпрессоров. Отдаленный глубокий гул агрегатов убаюкивал, словно ласковое прикосновение.

Издали донесся слабый звук мотора, и вскоре на шоссе со стороны Литвинова показались фары чьей-то машины. Камил встряхнулся и поднял голову.

Машина пересекла трамвайную линию, свернула на дугу въезда на стоянку и стала на своем привычном месте, прямо против входа в административное здание. Кто-то выключил свет, и в салоне на секунду полыхнуло пламя спички, а потом хлопнула дверца.

Камил встал и, прижавшись к шершавой стене здания, смотрел на отца, который, будто не замечая главного входа, по тротуару шел прямо к нему. Он смотрел, как он движется, и вдруг в этой походке ясно почувствовал бремя отцовских пятидесяти восьми лет. Он смотрел на него, и ему хотелось плакать.

— Папа, — окликнул он чуть слышно.

Отец изумленно остановился.

Оторвавшись от стены, Камил вышел на тротуар.

— Камил… Ты что тут делаешь? — спросил отец на удивление глухим, словно сдавленным голосом.

Подойдя, сын заглянул отцу в лицо. Отец улыбался. И тут Камил понял, что это улыбка счастливого человека. Что-то сжало ему горло. Сразу он не мог понять, что отец постарел. Ночные смены, состояние боевой готовности несколько дней назад и долголетние заботы должны были когда-то заявить о себе, просто сын никогда не верил, что отец, как и все, раним и смертен. Отец, символ защиты и неприкосновенности. На секунду он скользнул взглядом по застекленной, залитой светом проходной. Обе вахтерши сидели за маленьким откидным столиком и пили чай, а может, кофе. Наверняка кофе, пришло ему в голову. К утру дежурившим в ночную смену очень хочется спать…

— Знаешь, отец, я собирался тебе сказать… В среду я здорово переборщил. Не понимаю, что на меня наехало. — Он беспомощно пожал плечами и поглядел ему в глаза.

Глаза отца заблестели. Он быстро-быстро моргал и все улыбался, будто выиграл длительную, изнуряющую борьбу.

— Зато я понимаю, я ведь тебя знаю немножко, — сказал он, положив ему руку на плечо. — Пошли…

Не спеша они прошли мимо проходной и холла к бетонной ограде, окружающей химзавод. Под полыхающими факелами остановились. Прикосновение отцовской руки казалось Камилу извечным. Ощущение было то же самое, как некогда на балконе колдомской квартиры, куда они выходили, словно на воскресную послеобеденную прогулку.