Авария - [13]

Наконец он уселся за свой командирский стол. Картины, рождаемые ревнивым воображением, своим неотступным преследованием вымотали его. Избавиться от них невозможно. Резким движением он отодвинул от себя папку с переводами, и, немного поколебавшись, достал из ящика стола «Arc de Triomphe»[2], решив, что на сегодня работа закончена.

Он углубился было в чтение, но тут по бетонному коридору загудели тяжелые шаги, и в кабинет без стука ввалился хмурый, невыспавшийся Хлоуба. Взглянув на раскрытую перед Камилом книгу, он как-то неопределенно покачал головой и недовольно хмыкнул.

— Твоя бензиновка готова, инженер, только меня от всего этого блевать тянет, — проговорил Хлоуба и повернулся, чтобы уйти.

Камил резко поднялся со своего места. Злобный тон Старика, дерзкое вторжение без стука и то, что его застигли с посторонней книгой, вызвали у Камила сильное недовольство.

— И ты говоришь это мне? Я искал докладную, носился по отделу…

— Мне гоняться за тобой некогда, кто-то должен быть около насоса. Час назад мы все засыпали… Скажу тебе, я старый человек, но это самое большое свинство, которое за свою жизнь сделал я на этом заводе.

— То есть вы хотите сказать, что вы это сделали по моему приказу и что это именно мое свинство? — перешел Камил на угрожающее «выкание».

— Если бы я не знал твоего отца столько лет, — вздохнул Хлоуба, ладонью потер щетину на лице, выразительно помолчал и вышел.

Камил взялся за дверную ручку. Он хотел было догнать Хлоубу и хорошенько отчитать, но остановился. Никаких необдуманных поступков, решил он и в гневе заметался по пятидесяти квадратным метрам своего кабинета.

Что-то я делаю не так, раз каждый на меня вякает. Если насос не подведет, я слегка перетрясу состав. Выгнать всех ненадежных и заменить другими. Оздоровить щупальца. Покончить с камарильей.

Камил успокоился. Снова он ощущал в себе силу и решимость. Все, что делается, делается в интересах производства…

В план на апрель он внес капитальный ремонт бензопровода, к повестке дня совещания своего штаба в понедельник (по собственной терминологии кратко и метко — «Разделяй и властвуй!») добавил примечание «Мероприятия по ремонту» и, раздраженный тем, что каждый лезет в его кабинет, как в пивную, убрал книгу в стол и пошел выпить кофе к Миладе Кадлецовой.

Здены дома не оказалось. Это обстоятельство выбило его из колеи. Уже накануне он почувствовал, что семейный разлад вступил в следующую, более трудную фазу, его задел вчерашний отказ, но он надеялся, что суббота все исправит. Потому что в субботу старшие Цоуфалы уезжали на дачу. Вечер проведем, как любовники, радовался Камил, покупая в гастрономе бутылку белого «Чинзано» в целях долгожданного примирения, и вот нате вам — пустая квартира.

Он сунул бутылку в холодильник и с дипломаткой в руке побрел в свою комнату. На письменном столе лежала записка:

«Уехала в Мост к Дане, пожалуйста, приготовь себе что-нибудь на ужин. Я немного задержусь».

Скомкав бумажку, он швырнул ее в корзину. Приготовь себе что-нибудь на ужин. Пожалуйста! Я немного задержусь! Очень мило! Зденичка поехала на посиделки, а я буду стряпать ужин.

Положение представилось ему абсурдным. Он никогда не видел и даже представить себе не мог отца стряпающим у плиты. Если бы подобную записку написала его мать, она показалась бы слишком дерзкой и вызывающей. Идиотизм. У отца прежде всего было производство. Только производство. Минуты, посвящаемые семье, выдавались редко, крайне редко. К ним относилось воскресенье после обеда. В детстве Камил ждал его всю неделю и перед обедом переводил вперед стрелки больших кухонных часов, чтобы это время скорее наступило. Мать знала об этой уловке. И вечером часы шли уже правильно. Время пролетало быстро, как одно мгновение. Собственно говоря, Литвинов прекрасно расположен. Несколько шагов — и лес. Несколько шагов — и горы. Отец знал здесь каждую тропинку. И шагал он широко. Так широко, что Камил иногда чуть не плакал. Но уж когда они завершали свой маршрут — а отец, как правило, шел к определенной цели, — Камил прямо задыхался от счастливой гордости. Бывало, что отец должен был отправиться на завод и в воскресенье. В таких случаях Камил не соглашался гулять с матерью. Он стоял на балконе и упрямо смотрел на далекое пламя факела. Он ревновал отца к огромному заводу, ревновал, но ненавидеть завод не мог. Сам, по своей воле, Камил ни разу не отказался от воскресного путешествия. Даже в то осеннее воскресенье, когда дорогой на Флайскую плотину искусал до крови губы, подавляя кашель, чтобы тот не выдал его. Там, наверху, их застал дождь, обратный путь был страшен, Камил схватил воспаление легких и вышел из больницы только после рождества. Тогда, в больнице, он впервые увидел, как плакал отец…

Камил в растерянности сел за стол. Он чувствовал себя опустошенным и униженным. Здена нисколько не считается со мной… Он вынул из стола стопку чистой бумаги. Начал писать. Сосредоточиться и составить уравнение. Но как его решить, если никак не выведешь формулы? Здена начала уходить из дому одна…

Голоса, раздавшиеся в прихожей, и появление родителей он воспринял как спасение. Он прикрыл начатый лист (его усилий едва хватило на неполную страницу) и напряженно ждал, когда в комнату войдет отец и спросит, где Дитунка. Он прямо жаждал этого вопроса. Где-нибудь мерзнет в коляске, ответит он отцу и станет подробно рассказывать, что Здена поехала в Мост к какой-то разведенной бабе и прихватила Диту с собой.