Атаман Метелка - [18]

— Не мне дары, сие рвение к церкви христовой.

Какой-то купец с придыханием нашептывал:

— Ох и натерпелся я. Гляжу — пыль столбом по дороге, гомон какой-то. Черный Яр рядом, а я один с обозом в поле да два всего работника. Ну, думаю, злодейское войско. Убьют. Как бог свят, убьют… А потом пригляделся и вижу — то цыганский табор…

Подпоручик Климов в окружении дам, небрежно развалясь в кресле, рассказывал:

— На Басаргинском учуге работные людишки повесили управителя. Послали туда меня с солдатами. Приехал, а русские почти все разбежались. Остались одни калмыки-неводчики. Спрашиваю: «Кто здесь бунтовал и вешал?» Отвечают почтительно: «Здесь, бачка, все было тихо и спокойно. Никто никого не думал вешать. Мы занимались своими делами». Я опять к ним: «Так кто же повесил?» — «Знать не знаем. Видно, он сам повесился». Пошел я на хитрость и говорю: «Что ж вы скрываете от меня? Ведь я нарочно послан государем похвалить вас за усердие и наградой пожаловать. Молодцы вы, ребята, хорошо расправу учинили и стояли за государя Петра Федоровича. Он вам прислал большую награду за верность. Кто из вас вешал, тому жертвует царь по золотому рублю и по пуду соли каждому. Ступайте в Красный Яр, там вам дадут деньги и соли из казенного подвала. Вот только я напишу и дам вам грамотку». Вручил я калмыкам письмо, распрощался с ними ласково, скомандовал солдатам и ускакал с отрядом. Тут калмыки стали запрягать лошадей, поехали и виновные и невиновные. Комендант крепостицы, упрежденный мной, поджидал их у Красного Яра. И каждого спрашивал: «Куда едешь?» И каждый в ответ: «В Красный Яр, за солью и деньгами. Царь пожаловал». Комендант стал их укорять: «Да ведь ты не бунтовал, дворян не вешал, даром казну разорять вздумал». — «Как не бунтовал! Вон и вожжи мои были, на них и повесили…» Оказалось, каждый и вешал…

Раскатистый хохот сотряс залы. Мефодий приглушенно хихикал:

— Вот ведь до чего непонятлив народ. Истинно идолопоклонники, кто ж их вразумит, если истинной вере не внемлют.

Вдруг говор и шум стихли. У стен стали расставлять столы. Тонко зазвенела посуда, донеслись чудные ароматы из фарфоровых мисок. Гости облегченно вздохнули. Давно пора. И так засиделись. Многие из прибывших нарочно с утра не ели, чтоб отведать побольше диковинных яств, всегда бывших в изобилии на столах у сенатора. Но опять заминка. Опять нет приглашений к трапезе.

Прошел через залу в свой кабинет Бекетов. Ухмылка играла на его губах. Ослепительно сверкал парчовый камзол, и искрился парик, осыпанный пудрой с блестками.

Зашушукались по углам модницы:

— Сколько девиц он свел с ума. Счета нет. Какой красавец был в молодости! Говорят, сама императрица жаловала.

На мужской половине уныние. Ропот стал прорываться из уст даже самых терпеливых. А тут еще молодой лакей (это был Васятка Касьянов) приоткрыл крышку над каким-то блюдом, и удивительный аромат жаркого, сдобренного пряностями, разлился в воздухе.

— Чего тянуть-то? Хоть бы червячка заморить.

— Видно, губернатора поджидает… его превосходительство господина Кречетникова Петра Никитича.

И тут за окном раздался заливистый перезвон колокольчиков.

— Наконец-то! — облегченно вздохнули гости. — Прибыл, знать, сам Петр Никитич.

Все бросились к окнам. Некоторые выскочили на крыльцо. У деревянных приступок остановилась враз измученная тройка. Из крытой коляски выскочил фельдъегерь. Сильно шатаясь и бесцеремонно расталкивая столпившихся на крыльце гостей, он ввалился в залу. Фельдъегерь был пьян. Обведя собравшихся мутным взглядом, он прокричал:

— Лошадей! Где смотритель?!

К нему подскочили, стали объяснять, что это не почтовый ям, а имение сенатора Бекетова.

— Бекетова? Плевал я на Бекетова! Мне лошадей!..

Тут показался сам хозяин. Он слышал последние слова гонца и пришел в бешенство. С покривившихся губ сорвалось:

— Меня ругать! Так я тебя проучу. Плетей! Арапником его!

Произошла страшная сумятица. Фельдъегерь кинулся с пистолем на сенатора. Преосвященный Мефодий, крестясь, бормотал:

— Господи, помилуй! Господи, помилуй!

Гости в оцепенении замерли. Лишь Васятка ястребом метнулся от стола и тонким телом загородил Бекетова.

Фельдъегерь сплюнул, шагнул в сторону, пошатнулся и рванул со стола скатерть. Хрустальные вазы, супницы, бутылки с вином разлетелись вдребезги. Ужас гостей сменился яростью. За истребление желанного обеда они готовы были разорвать буйного фельдъегеря.

Но вдруг раздались звуки роговой музыки, и в стене справа раздвинулись огромные створки, а за ними предстала роскошная пиршественная зала.

Даже не верилось, что убранные бухарскими скатертями столы могут выдержать такое изобилие всяких кушаний и всевозможного хмельного пития.

Вот ведь какую шутку выкинул хозяин! Теперь всем стало ясно, что фельдъегерем был обряжен кто-то из дворовых и подослан самим Бекетовым.

Едва гости уселись за столы, музыка смолкла. Бекетов поднял над головой бокал с вином и задорно провозгласил:

— Не обессудьте меня, дорогие гости, за долгое томление. То не в обиду вам учинил, а токмо с единой целью — чтоб еще приятнее и желаннее был данный стол…

— Виват! Виват! — прокатилось по залу.