Арзамас-городок - [163]
Книга Николая Михайловича становится более значимой и нужной сейчас, когда мы обретаем память, тянемся к первоистокам нашего русского бытования, когда в народную жизнь возвращаются давно выверенные временем духовные ценности, когда иссушенная душа взыскует нравственных высот, простой человеческой доброты, высокой совести, открытого милосердия.
…Настало хорошее время дарения книги. Многих и многих обошел летописец в городе. Однажды позвонил в дом к протоиерею Федору Ивановичу Владимирскому. Тот жил в недавно выстроенном доме по улице Новой. За домом, за легкой изгородью поднимался молодой сад.
Долгие годы работы по открытию водопровода — нить его от Мокрого оврага уже подвели к городу, утомили 68-летнего священника. Он и начал разговор с тихой стариковской жалобы на эту свою усталость.
— Ну, теперь-то все позади, — мягко ободрил Щегольков о. Федора.
— Да, в январе будущего двенадцатого года, полагаю, откроем… Вчера земляк наш, художник Николай Андреевич Кошелев, образ Христа преподнес — горожане просят освятить водонапорную башню..
Сидели в верхней светелке на жестком деревянном диване дедовских времен. Владимирский с его бородатым, выразительным в старости лицом был одет по-домашнему просто, в потертый подрясник. Длинные седые волосы его, падавшие из-под зеленой камилавки, на затылке заплетены в косицу и свернуты луковицей.
«Нет, он еще крепок!» — порадовался про себя Николай Михайлович. И опять мелькнула давняя, может быть, где-то вычитанная и живущая в нем, радующая мысль: точно, фамилии наследственных священнослужителей — они более всего и хранят русскую породу, содержат ее силу.
Хотелось ободрить и впрямь уставшего человека.
— Дали вы, отец Федор, людям, городу источник истинно живой воды.
— А ты пищу для души, ума и сердца. Мой-то источник может и иссякнуть, как леса неразумные потомки вырубят, а твоя пища навечно. Явлен труд на похвалу Арзамасу — спасибо, открыл ты свету нашу историю…
Щегольков развернул оберточную бумагу, подал книгу.
— Мое вам подарение с подписом — плод моих сорокалетних досугов…
Священник подержал на своих больших огрубевших от работы ладонях книгу, усмехнулся.
— Значит внял ты моему совету, поспешал медленно… Та-ак-с… Увесиста по бумаге, а по фактам, по мыслям? Ныне вот я тебе говорю любезные похвалы… А коли где наврал, а хуже того слукавил умышленно — после перед налоем поставлю на правило поклоны бить… Ну, еще раз спасибо за подношение. Иной раз бессонница мучит, очеса и до утра не сомкну — стану читать. А там, глядишь, тобой раззадоренный, возьмусь и сам за перо.
— Вы же автор двух духовных книг…
— Теперь возмусь по гражданской истории. У тебя, сказывают, собралась важная библиотека. Как нужда будет, не откажи в нужной книге.
— Какой разговор!
Ф. И. Владимирский с 1898 года был действительным членом Губернского статистического комитета, а в 1913 году 10 октября его избрали членом Нижегородской ученой архивной комиссии.
Губернская интеллигенция удостоила еще одного арзамасца высокой чести.
Подрастали сыновья и заботили родителя. Учить надо, да в мир пустить не с копейкой же в кармане.
Завел меховое дело. При доме со временем работало до пятнадцати наемных мастеровых. Скупал готовые меха в Кирилловке, Ямской слободе — неожиданно поднялось в Щеголькове фамильное упрямство: поддержать давнее родовое скорняжное ремесло.
А меховой промысел падал. Число скорняков-одиночек, в 1880 году их насчитывалось 400 человек, неизменно сокращалось. В 1915 году в городе числилось только 8 меховых заведений с наемной силой. Владели ими Муравины, Сурин, Поляков, Кокуев. В уезде оставалось 3 скорняжных мастерских, правда, до 40 возросло число овчинношубных.
Пришлось немало поездить по Приуралью, завязать связи с торговцами «сырья». Дело пошло, и не трудно объяснить почему. Арзамас с Нижним наконец-то соединила железная дорога, а потом выпала полоса устойчивого спроса на меха.
Не кичился, долго оставался мещанином, в купеческую гильдию не вступал.
Ни губернская слава летописца, ни хорошая обеспеченность не изменили образа жизни стареющего Николая Михайловича. Давно понял он суть старой истины: все в жизни суета сует и томление духа. Чтобы поменьше томился дух — жил скромней некуда. Признавался: «В маленьком домике я и сейчас живу и не променяю его ни на какие хоромы».
Прихожая, кухня да всего-то две жилые комнаты. Самая простая мебель, иконы, книги и книги… И одевался Щегольков летом в простую поддевку, сапоги и суконную фуражку, а зимой в теплую шубу-сибирку. Он не пил вина и не курил.
В 1913 году любовь соединила младшего сына Федора с дочерью простого скорняка из Ямской слободы — Пелагеей Сергеевной Чановой, через два года стал дедом двух внучат Ермогена и Сергея. Сына определил, а сам второй раз искать друга жизни уже не рискнул, хотя после смерти Веры Михайловны историк был еще далеко не стар.
Последние годы жизни отдал напряженной общественной работе на выборных должностях в городском самоуправлении.
Николай Михайлович, как впрочем очень многие обеспеченные люди прошлого, особо к службе не тяготел — зачем? У него свое дело, сыновья на верном пути, хочется расширить «Сведения», сделать книгу более документальной, глубокой, пополнить ее справочный аппарат… Но арзамасцам лестно же было видеть своего летописца и благочестивого человека на тех должностях, где нужен трезвый ум, честность, рачение к родному городу.
Тема, выбранная писателем, — первые годы существования почитаемого и в наши дни богохранимого центра православия Саровской пустыни. Повествование «Ярем Господень» — это и трудная судьба основателя обители иеросхимонаха Иоанна, что родился в селе Красном Арзамасского уезда. Книга, написана прекрасным русским языком, на какой теперь не очень-то щедра наша словесность. Кроме тщательно выписанной и раскрытой личности подвижника церкви, перед читателем проходят императорствующие персоны, деятели в истории православия и раскола, отечественной истории, известные лица арзамасского прошлого конца XVII — первой половины XVIII века. Книга несет в себе энергию добра, издание ее праведно и честно послужит великому делу духовного возрождения Отечества..
На материале биографий Уинстона Черчилля и Джорджа Оруэлла автор показывает, что два этих непохожих друг на друга человека больше других своих современников повлияли на идеологическое устройство послевоенного западного общества. Их оружием было слово, а их книги и выступления и сегодня оказывают огромное влияние на миллионы людей. Сосредоточившись на самом плодотворном отрезке их жизней – 1930х–1940-х годах, Томас Рикс не только рисует точные психологические портреты своих героев, но и воссоздает картину жизни Британской империи того периода во всем ее блеске и нищете – с колониальными устремлениями и классовыми противоречиями, фатальной политикой умиротворения и увлечением фашизмом со стороны правящей элиты.
Вместе с Джанис Вы пройдёте от четырёхдолларовых выступлений в кафешках до пятидесяти тысяч за вечер и миллионных сборов с продаж пластинок. Вместе с Джанис Вы скурите тонны травы, проглотите кубометры спидов и истратите на себя невообразимое количество кислоты и смака, выпьете цистерны Южного Комфорта, текилы и русской водки. Вместе с Джанис Вы сблизитесь со многими звёздами от Кантри Джо и Криса Кристоферсона до безвестных, снятых ею прямо с улицы хорошеньких блондинчиков. Вместе с Джанис узнаете, что значит любить женщин и выдерживать их обожание и привязанность.
За две недели до тридцатилетия Марк Болан погиб в трагической катастрофе. Машина, пассажиром которой был рок–идол, ехала рано утром по одной из узких дорог Южного Лондона, и когда на её пути оказался горбатый железнодорожный мост, она потеряла управление и врезалась в дерево. Он скончался мгновенно. В тот же день национальные газеты поместили новость об этой роковой катастрофе на первых страницах. Мир поп музыки был ошеломлён. Сотни поклонников оплакивали смерть своего идола, едва не превратив его похороны в балаган, и по сей день к месту катастрофы совершаются постоянные паломничества с целью повесить на это дерево наивные, но нежные и искренние послания. Хотя утверждение, что гибель Марка Болана следовала образцам многих его предшественников спорно, тем не менее, обозревателя эфемерного мира рок–н–ролла со всеми его эксцессами и крайностями можно простить за тот вывод, что предпосылкой к звёздности является готовность претендента умереть насильственной смертью до своего тридцатилетия, находясь на вершине своей карьеры.
Часто слышишь, «Если ты помнишь шестидесятые, тебя там не было». И это отчасти правда, так как никогда не было выпито, не скурено книг и не использовано всевозможных ингредиентов больше, чем тогда. Но единственной слабостью Таппи Райта были женщины. Отсюда и ясность его воспоминаний определённо самого невероятного периода во всемирной истории, ядро, которого в британской культуре, думаю, составляло всего каких–нибудь пять сотен человек, и Таппи Райт был в эпицентре этого кратковременного вихря, который изменил мир. Эту книгу будешь читать и перечитывать, часто возвращаясь к уже прочитанному.
Первая часть книги Л.Млечина «Алиби для великой певицы» (из серии книг «Супершпионки XX века») посвящена загадочной судьбе знаменитой русской певицы Надежды Плевицкой. Будучи женой одного из руководителей белогвардейской эмиграции, она успешно работала на советскую разведку.Любовь и шпионаж — главная тема второй части книги. Она повествует о трагической судьбе немецкой женщины, которая ради любимого человека пошла на предательство, была осуждена и до сих пор находится в заключении в ФРГ.
Театральный путь Алексея Владимировича Бородина начинался с роли Ивана-царевича в школьном спектакле в Шанхае. И куда только не заносила его Мельпомена: от Кирова до Рейкьявика! Но главное – РАМТ. Бородин руководит им тридцать семь лет. За это время поменялись общественный строй, герб, флаг, название страны, площади и самого театра. А Российский академический молодежный остается собой, неизменна любовь к нему зрителей всех возрастов, и это личная заслуга автора книги. Жанры под ее обложкой сосуществуют свободно – как под крышей РАМТа.