— Вы были командиром батареи? — спросил я.
— Командиром был молодой лейтенант. Между прочим, ваш земляк, Рубен Мовсесян. А я был старшиной батареи и, стало быть, заботился о нуждах солдат. А солдат, брат, ежели сыт и обут, то и воюет лучше. Так-то, ребята.
Старшина, задумавшись, замолк, стал быстрее крутить в мисочке помазком. Наконец появилась пена.
— Что он рассказывает? — шепотом спросил меня по-армянски Тутуш.
— Про войну? — спросил другой мальчишка так же тихо.
— Ага. Потом расскажу, — нетерпеливо отмахнулся я от них. Я надеялся, что старшина что-нибудь еще расскажет.
Но он встал с ящика, намылил лицо и, глядясь в зеркальце, начал бриться, попеременно надувая то одну щеку, то другую.
Мы молча следили за тем, как он бреется. Старшина молодел прямо-таки на наших глазах. Наконец он кончил бриться, почистил куском газетной бумаги бритву, сложил.
— У меня ведь тоже есть двое пацанов, — вдруг сказал он, — ваших лет… Три года как расстался с ними. — Он погрустнел и снова задумался, глядя поверх наших голов куда-то вдаль.
После короткого молчания старшина, точно вспомнив про нас, поглядел на меня и брата.
— А вы с братом чего из города сюда приехали? — снова заговорил он. — К кому?
— К бабушке. Она тут работает в поле колхозным поваром.
— Да ну? Хорошее дело — повар. Вкусно стряпает?
— Очень, — одновременно ответили я и Грантик.
— Приходите к нам, пожалуйста, — добавил я.
— Обязательно приду. Так и скажите своей бабушке: «Старшина Иван Парамонов скоро придет в гости». Скажете?
— Ага, скажем.
— Ну как, хорошо я побрился, а? — спросил он, поглаживая рукой бритые щеки.
— Хорошо, — ответили мы с братом. Остальные мальчишки молча заулыбались, по-прежнему во все глаза глядя на старшину.
— Я сейчас, — сказал вдруг старшина и скрылся за брезентовым пологом палатки.
— Как его зовут? — спросил Тутуш. — Он сказал, как его зовут?
— Иван Парамонов, — ответил Грантик.
— А если просто, то дядя Ваня, — сказал я.
— По-нашему это будет дядя Ванес, — важно сказал Ваган.
Тут старшина вышел из палатки.
— Ну, вот что, мальцы, получайте и — по домам. А мне сейчас нужно на строевую подготовку. — Он протянул каждому по кусочку сахару.
Мы взяли сахар и побежали прочь. В то военное время это было все равно что получить по плитке шоколаду, нет, пожалуй, больше, неизмеримо больше…
После этого мы еще несколько раз бегали в лагерь к старшине (теперь мы его называли дядя Ванес), и всякий раз нам что-нибудь да перепадало от него: то звездочка, то старая пилотка — словом, что-либо из старого солдатского снаряжения.
И вот как-то под вечер старшина пришел к бабушке на колхозную кухню. Мец-майрик, что означает по-русски «Старшая мать» (не помню, говорил ли я, что мы все так называем бабушку, потому что она старшая в роду), в это время подсчитывала талоны, по которым она только что кончила выдавать обед колхозникам, а мы с Грантиком сидели за большим грубо сколоченным столом и ели из глиняных мисок пшеничную кашу со свининой.
— Здравия желаю! — сказал старшина, неожиданно появившись в проеме распахнутых дверей. — Можно к вам на огонек?
Под мышкой у него был зажат какой-то сверток.
Мы как-то совсем упустили из виду, что Мец-майрик не говорит по-русски, и молча, выжидающе уставились на нее.
— Вы что, не рады гостю? — улыбаясь, спросил старшина.
— Рады, — ответили мы с братом.
— Геворг, — спросила по-армянски Мец-майрик, — это тот самый солдат, о котором вы с Грантиком рассказывали? Почему он стоит в дверях? Пусть войдет.
— Он спрашивает: может, мы не рады гостю?
— Вай, как это мы не рады гостю? — засуетилась Мец-майрик. — Садись, садись, вот сюда. Разве можно говорить такие слова? — продолжала она, обращаясь к старшине, будто тот понимал по-армянски. Смахнула передником на земляной пол крошки со стола и указала на табурет.
И старшина, хоть и не знал армянского, понял и сел на табурет, что стоял у окна. Затем он раскрыл сверток и, положив на стол пачку сахару и банку тушенки, сказал:
— А это, ребята, вам гостинец от меня.
— Вай, зачем это, — укоризненно качая головой и показывая на сахар и тушенку, сказала Мец-майрик, — небось от своего солдатского пайка оторвал?
— Ничего, бабуся, ничего, — сказал старшина, как бы успокаивая ее. И я подумал: «Может, все-таки он понимает по-армянски?»
— Господи, да что же это я стою! — вдруг всполошилась Мец-майрик. — Кто же это гостя потчует словами?
И спустя минуту она, орудуя огромным деревянным половником в казане, наложила полную миску каши и поставила перед старшиной.
— Отведай, сынок, моей стряпни, — сказала она по-армянски.
— Спасибо, мамаша, я не голоден, — сказал старшина, прижав обе руки к груди, — я зашел просто так…
Но бабушка насильно вложила ему в правую руку деревянную ложку. Старшина улыбнулся, придвинул к себе миску и стал есть. Мец-майрик села напротив, сложила руки на животе и как-то странно смотрела на него.
— Геворг, спроси: нравится ему каша? — спустя какое-то время сказала Мец-майрик.
— Бабушка спрашивает: нравится вам каша?
— Нравится, — ответил старшина с полным ртом. — Только перцу больно много. Но ничего, солдатский желудок луженый.
— Что он сказал, Геворг? — спросила Мец-майрик.
