Нани, разорвав бечевку, сняла с коробки картонную крышку. Я и Грантик, словно по команде, сунулись было в коробку, но, стукнувшись больно лбами, тут же отскочили, потирая ушибленные места.
Но в следующий миг при виде того, что нани извлекла из коробки, мы испустили вопль восторга:
— Танк!!!
Да-да, это был танк — зеленого цвета, с гусеницами, башенкой и торчащим из нее стволом пушки, — ну прямо как настоящий!
— Дай, это мой танк! — вскричал Грантик.
— На, возьми. Только не поломай, — сказала нани, протягивая ему игрушку. Потом, увидев, как я переменился в лице, сказала: —Тебе, наверное, тоже папа прислал чего-нибудь. Сейчас посмотрим… — И она стала искать в ящике. Следующий пакетик содержал краску для шерстяных ниток, которую нани просила для себя, затем еще какой-то сверток: в нем оказались новая рубашка и носки для Грантика, и ящик опустел.
— Все… — сказала нани, разведя руками. Потом вдруг: — А знаете, отец, верно, игрушку прислал вам обоим.
Грантик уже ползал по полу, толкая впереди себя танк:
— Та-та-та-та! Гитлеру капут! Фашистам капут!
— Дай, я посмотрю, — попросил я, глядя на танк, словно завороженный. — Он, наверное, заводной.
Я заглянул в пустую коробку из-под игрушки: там действительно лежал ключик для завода.
— Дай, я заведу его.
Однако Грантик, вне себя от восторга, продолжал играть на полу, не обращая ни малейшего внимания на мои просьбы.
Я потерял терпение и, нагнувшись, поднял с пола танк, чтобы завести его ключиком.
— Не тронь! Это мой танк! — заорал брат, пытаясь отнять у меня игрушку.
— Это наш общий танк.
— Как это общий? Отец прислал его мне!
— Нет, папа прислал нам обоим.
— Папа мой, — значит, и танк он прислал мне, а не тебе. — Плача в голос, Грантик крепко уцепился за торчащий из башенки ствол пушки и не отпускал.
То есть как это — «папа мой»? До развода наших родителей папа принадлежал нам обоим, а теперь только ему? И лишь потому, что я живу у мамы, а он — у отца? Как бы не так! И я упрямо потащил к себе танк, стараясь вырвать его из цепких рук Грантика.
— Сейчас же перестаньте, не то разобью вдребезги эту чертову игрушку! — прикрикнула на нас нани.
— Отпусти! — велел я ему.
— Не отпущу!
— Ах так! — Я дернул к себе изо всех сил танк. Послышался треск, и в руках брата остался лишь ствол пушки. Грантик растерянно уставился на маленький ствол у себя в руках, затем перевел глаза на то, что осталось от танка у меня в руках, и как заревет!
— У-у-у-у! Нани, он сломал мой танк!
Бабушка, прибиравшая в это время разбросанные по всей комнате бумаги и картонки, подбежала ко мне, выхватила у меня развороченный танк, потом вырвала у Грантика ствол и — тра-ах! — об пол. Мы оба на мгновение притихли, но спустя минуту Грантик вдруг завопил:
— Это ты, ты во всем виноват! Это из-за тебя все-е-е! У-у-у, ненавижу-у! Уходи сейчас же из нашего дома!
Лучше бы он меня ударил, чем произнес эти слова…
— Что ты сказал, негодник? — напустилась на него нани и залепила ему пощечину. — Собачьи дети! Так рассориться из-за какой-то игрушки! Ну, успокоились теперь? Ни тому, ни другому не досталась. Вай, за что ты меня, всевышний, наказываешь? Почему я должна так мучиться с этими паршивцами?
Она воздела руки к небу.
— Замолчи сейчас же! Чтобы я голоса твоего больше не слышала! — прикрикнула она на ревущего Грантика. — Перестань сейчас же, пепел на твою голову! Чтоб вас змеи покусали!
Я открыл дверь и тихонько вышел. Несколько минут я стоял во дворе, подавленный, в сильном замешательстве. Было стыдно случившегося и обидно, очень обидно… Я медленно побрел к себе домой — к Мец-майрик. По дороге встретил Тутуша, моего приятеля, но я не остановился, а только кивнул и пошел дальше. В ушах у меня все время звучали злые слова брата и брань нани… Наверное, он не сказал бы так, если бы мы с ним, как прежде, жили под одной крышей, подумалось мне.
Когда я пришел домой, Мец-майрик хлопотала возле очага на веранде. Я сел на тахту.
— Проголодался? — спросила, не оборачиваясь, Мец-майрик.
— Нет… — буркнул я.
Бабушка продолжала возиться у огня, не переставая мешала деревянным половником какое-то варево в казане. Сидя на тахте, я стал бесцельно стучать по ножке стола неизвестно как очутившейся у меня в руках палкой. На душе было тяжело, гадко…
— Ты чего это, Геворг-джан? — вдруг повернулась ко мне Мец-майрик.
— А что?
— Какой-то уж очень молчаливый. Подрался с кем?
— Нет… — Я с остервенением стучал по ножке стола. Потом через несколько минут: — Мец-майрик…
— Чего тебе? — спросила бабушка, не поворачивая головы. — Геворг, перестань, ради бога, а то голова разболелась от твоего стука.
Я перестал долбить ножку стола.
— Ну, говори, что ты хотел спросить?
— Может брат брата ненавидеть?
— Чего это ты вдруг? Опять что-то не поделили с Грантиком?
— Да нет… Это я просто так спрашиваю… — Мне почему-то не хотелось рассказывать бабушке о сегодняшней ссоре с братом. — Может?..
— Нет, не думаю. Я что-то не слыхала о таком случае. — Потом, перестав мешать половником в казане и уставясь в одну точку: — А впрочем, может, и бывает такое, кто его знает…
Мы помолчали несколько минут.
— Как ты думаешь, папа меня любит? — нарушил я молчание.
