Во второй раз слух пришел из столовой от поварихи Маши, женщины, которая таскала огромные столовские кастрюли, совершенно не напрягаясь. С высоты своих почти двух метров и ста пятидесяти килограммов она взирала на нас огромными печальными глазами и пыталась накормить на два года службы вперед. Время от времени она вздыхала и приговаривала: «Ну куда ж таких молоденьких посылают. Одни ж скелетики, там же и мяса почти не видать». (На самом деле до состояния скелетов нам было еще служить и служить, месяца два, минимум.)
Вот уверенность в нашем будущем и сыграла с нами злую шутку. Сейчас это кажется странным, но комсомольцу, отличнику, твердо верящему, что в будущем его ждет карьера инженера электрических машин, казалось просто оскорбительным променять «Интернациональный Долг» на службу в муз-взводе. Даже если играть на трубе так просто, как об этом говорят.
Все таланты нашего взвода остались в нем же: и художники, и спортсмены, и музыканты. И даже визит делегации старослужащих, которые в ходе встречи без галстуков прозрачно намекнули, что лучше послушать старших, не помог.
Хотя спали тревожно. Ждали дедовщины. Под утро, так и не дождавшись, рота уснула, чтобы ровно в шесть быть разбуженной и построенной.
Интернациональный долг оказался правдой. Почти правдой. В Афганистан не послали, командование нашло другое место на карте – дружеская Польша открывала свои объятия, и нас ждала танковая учебка (а не какой-то там муз-взвод под Полтавой).
И даже дедовщина нас не испугала. Дедовщина нас сильно расстроила.
Уже после построения до каждого в отдельности и до всех вместе начало доходить, что нас таки наказали. Обворовали всех. У меня с руки сняли часы «Полет», а заодно свистнули игрушечного дракончика, у кого-то изъяли деньги, у кого-то фотографии, местные не брезговали ничем. И все это за те неполные два часа между тем как мы заснули и нас разбудили.
Собственно преданность защите социалистических идеалов обошлась каждому довольно дорого, но впереди были: служба, присяга, автомат, настоящий танк. И где-то совсем уж далеко – дембельский альбом, чтобы тыкать в фотографии и небрежно проговаривать любимой девушке – это мы пшеков усмиряли…
Все встало на свои места через сутки. Мы пересекли границу на поезде, проехали подземный Варшавский вокзал, чтобы первый раз вступить на польскую землю в Легнице – городе-столице Северной группы войск. Там нас впрессовали в грузовики, и мы довольно долго ехали, всем телом запоминая польские кочки и ухабы.
Уже под вечер нас привезли в часть. Выгружали на огромном плацу, окруженном ангарами, в которых спящими чудовищами угадывались танки: Т-72, Т-80 и Т-62.
Нас ждали, нашей вере уже пели песню.
Сотни луженых глоток орали ничего не понимающим восемнадцатилетним пацанам: «Вешайтесь!»
Уже на следующее утро, после ночи, проведенной на плацу, – между взводами узбеков, которых вскоре увезут в стройбат, и грузин, чуть позже растворившихся по складам и кухням, – плечи поникли. Очень хотелось играть на трубе и быть хоть под Полтавой, хоть под Орлом, лишь бы не за границей. Не грели мечты об автомате и танке, а дембель был так далек, что даже считать дни было смешно и глупо.
…И не знали мы, что через полгода, перед тем как уехать из танковой учебки в часть, будем встречать грузовики с духами и кричать им: «Вешайтесь!»
Чтобы из человеческого здорового тела получить труп, надо не так уж много.
В нашей части нужный эффект пытались получить зимой путем отключения отопления. Когда это не подействовало (примерно в тот момент, когда в казарме стало трудно мыть пол, потому что вода на тряпке слишком быстро превращалась в лед), было решено, что наша форма какая-то грязная. Нужно было срочно постираться.
И дело даже не в том, что при минус десяти пытаться в ледяной воде отстирать ПШ неприятно. Вопрос, что с этим делать дальше? Потому как застыть форма могла, а высохнуть – нет.
Но на то и армия, чтобы находить нестандартные и простые решения. Нам приказали одеться. В постиранное, застывающее. Процесс пошел – форма начала подсыхать, а с солдатским телом – о чем известно из курса прикладной армейской физиологии – ничего произойти не может по определению.
Так и случилось – никто не умер. И на строевом смотре мы смотрелись хорошо – в чистой опрятной форме. Правда, многие кашляли и чихали, но смотр – не разведка, бесшумное приближение к противнику здесь не требуется.
На следующий день мы должны были демонстрировать, как мы хорошо смотримся в движении. То есть маршировать по плацу с песней. Причем ротным запевалой был я.
На самом деле ротных запевал было четверо, но остальные пели куда-то в сторону и тихо, то есть по факту оставался я. У меня было подозрение, что это было такое особое проявление чувства юмора нашего командира роты.
* * *
Только попав в армию, я впервые в жизни узнал, что хохол. Как раз от нашего капитана – командира роты. То есть «жидовской харей» был много раз, с хохлом не складывалось. Взвод наш был собран из студентов киевских вузов, и по странному совпадению среди нас было много украинцев. А командир роты был москвичом. Обнаружив такой сброд в своем подразделении, капитан назначил ротной песней «Дорогая моя столица, золотая моя Москва». В ответ взводной строевой у нас стала «Йихав, йихав козак мистом…».
