Аркашины враки - [100]

– У пьяниц есть свой ангел-хранитель, – подытожила Августа и допила рюмку.

Ревность

Августа по-прежнему вглядывалась в него, а он ей не отвечал. Как будто забыл. Одна мысль вдруг пришла ей, один образ вспыхнул в сознании. И Августа почувствовала, как в ней растет, стремительно набирая силу, что-то ужасное, похожее на мужскую ярость, но только не знающее выхода.

Это была женская ревность.

Августа вдруг как прозрела, словно и у нее в голове отстрелили что-то лишнее. Ей открылось (и попробовал бы кто-нибудь её переубедить!), во что он стрелял в себе, что не давало ему жить.

Она несколько раз видела его с красавицами, с юными и немолодыми, видела и с красотками разного рода. Он был с ними запросто, или строг, или нежен. Что с того? Но однажды, только однажды, она увидела его с женщиной, на которую даже ей, Августе, было трудно смотреть, такая она была. И он – тоже не мог на неё смотреть. Августа просто когда-то заметила, просто запомнила эту женщину рядом с ним, это их противостояние, эту битву не на жизнь, а на смерть. Она, Августа, была, слава богу, к этому непричастна, заметила – и всё… Её миновала эта беда – оказаться между ними. Но вот пробил час и для Августы. Она, как наяву, увидела, с кем он сражался, да и сражается, раз не в силах рассказать. Из-за неё, из-за той женщины он чуть не погиб. Но ещё и погибнет!.. Ему было о чём молчать, и он молчит об этом. Вот что!

«А я-то – как же?.. Я–то?!»

Не было смысла добиваться от Профессора правды. Он и себе её не называл.

История у него была. История, какая-то и сложная, и простая. Из серии страшных трагедий, когда она любит его, но он любит её. Они не могли быть вместе: у неё были дети и муж, у него – жена и дети, а когда они все-таки понаразводились и поженились друг на друге, все равно не смогли быть вместе…

Ну и что? А вот то! Та самая его женщина, которую он сам выбрал, ему не далась. Он её не прошёл. Не оставил позади. Не освободился.

А вот её, Августу, он, что ли, пройдет? Освободится? Уйдёт, не оглянувшись.

Да как он смеет!

Она не помнила, чтоб когда-нибудь всерьёз ревновала. Сейчас это стряслось. И было это похоже на удар. И хотелось ответить ударом. Августа похолодела, подтянулась, взяла свою рюмку, снова оказавшуюся полной, и выпила одним глотком.

Профессор что-то почувствовал, покосился.

И тут, наконец, из бездны времени, которого на самом деле нет, у Августы в голове начал звучать забытый, захлёбывающийся, сиплый голос: «Правило раз – бей первым! Правило два – смотри ЕМУ в подбородок! И никогда – в глаза! Правило три – исчезни! Есть только противник!..»

Сколько всего было правил?..

Вот оно и развернулось – воспоминание, которое мучило её в начале вечера, когда Профессор прикоснулся к ней в поисках третьего глаза. (Как это важно – прикоснуться, войти в контакт. Это больше, сильнее, чем удар. Проникновение – вот что это такое. Вот она, его техника, вот оно, его коварство, похожее на нежность!)

Да, воспоминание… Память сама выбирает. Воспоминание вернулось, потому что круг замкнулся. Что-то в ее жизни окончательно завершилось, вот беда… Или счастье?.. Освобождение…

Профессор всю ночь читал Августе лекцию о том, о чём говорить не боялся. О технике. Не о любви, только о технике. Ох уж эта подмена, этот «жалкий приют разбитого сердца»!

Тот, другой, из юности – тоже говорил о технике.

Техника бокса

…Августа всё еще была по-деревенски румяна, но она уже училась в университете, на вечернем, а с раннего утра работала на подземном заводе, в глухом лесу. Каждое утро она садилась в автобус для рабочих, и каждое утро к ней стал подсаживаться или вставать рядом угрюмый дядька. От него разило перегаром. Он был несомненный алкаш, работал в одном цехе с Августой. Даже непонятно было, кем могла работать на военном да еще химическом производстве такая пьянь. Оказалось – кем-то в бойлерной. Но в своём далёком и сияющем прошлом дядька был боксёр. А потом его побили. Вчистую. Навсегда. «Однозначно» – так он сказал.

И вот каждое утро, неотвратимо, он пробирался сквозь набитый людьми автобус к Августе и начинал делиться с нею техникой бокса. Он, не переставая и не сбиваясь, говорил об особо действенных ударах и сериях, он показывал их Августе, иногда входя в раж, он к ней даже едва прикасался, всякий раз извиняясь. Он знал всё или почти всё о пике формы, о весе и о том, как его нагнать (с помощью пива и сметаны) и согнать (с помощью мочегонных и скакалки), о хитростях, о подлостях судейства, о поражении и победе. Почему он выбрал ее? Тайна… Вряд ли он сознавал, с кем говорит.

Были еще такие правила: «Не гордись!» и «Не убей!». Никогда этот дядька Евангелие не читал. Это были его собственные, новые, следующие слова. После «бей первым» и «не смотри в глаза».

И был удар, который дядька аккуратно продемонстрировал на Августе однажды: чуть снизу в подбородок, абсолютно параллельно нижней челюсти. Абсолютно параллельно… Удар, который надо было знать, чтобы им не пользоваться. Потому что он смертельный. «И челюсть сломаешь, и мозги выбьешь…» Говоря «мозги», ударение он ставил на «о». Возможно, именно этим ударом ему когда-то и выбили мозги… А он этот удар знал, знал… Вот только воспользоваться им не мог. Потому что не хотел.