Аркадия - [66]

Барциний

Молчи, прошу, мой друг, покуда вспомню

Я до конца стихи его иные,

Которым лишь начало твердо знаю я.

Суммонций

Столь чувствами душа моя вскипает,

Что не могу умерить их. Начни же,

Да к первому и прочее приложится.

Барциний

«Что ж, Мелисей, и смерть тебя отринула,

С тех пор как плачущим оставила Филлида,

Улыбкой не встречая, как бывало.

О други-пастухи, всяк да поет

Со мной стихи лишь скорбные, и жалобы,

А кто не может петь, пусть слезы точит.

Пусть каждый плачем плачу пособляет,

Пусть всяк со мной свое разделит горе:

Мое ж – и день и ночь со мною.

Писал стихи я на стволе гранатовом,

Оно ж от них рябиной разродилось:

Сколь жребий мой ужасен и причудлив!

И, надрезая дерева прививкою,

Смотрю, как точат черный сок кровавый,

Со мною приучаясь к злостраданию.

В садах лишились розы цвета яркого,

С тех пор как солнце луч свой угасило,

Меня со светом милым разлучивши.

В лугах трава увяла и пожухла,

В реках плывет больная рыба сонная,

И зверь лесной бредет в поту горячечном.

Приди, Везувий, расскажи печаль свою,

Как на отрогах одичали виноградники,

Как терпки их невызревшие гроздья.

Увидим, как покрыты вечно тучами

Твои бока с обеими вершинами,

Как из жерла́ пылают беды новые.

А кто придет твою беду поведать нам,

О Мерджеллина[351], что покрылась пеплом ты,

Что лавр твой сух, что ветви стали голыми?

Антиниана[352], ты зачем заброшена,

И обернулись дикими колючками

Те мирты, прежде мягкие и нежные?

Скажи, о Нисида[353] (пусть не накроет берег твой

Дорида[354] бурною волной, пусть Паусилипо

Не овладеет никогда тобой[355]), давно ли

Тебя я зрел зеленой и цветущей,

Приют дающей кроликам с зайчатами?

Как ныне ты безлика и заброшена!

Нет больше сладких уголков уединенных;

Они теперь не те, и хладны камни,

Где стрелы мне Амор точил каленые.

Ах, сколько пастухов, Себет, ах, сколько

Живущих ныне – мертвыми увидишь,

Пока твой берег зарастает тополями!

Давно тебя чтил Эридан великий[356],

И Тибр кивал приветом благосклонным;

Теперь же нимфы лишь твои с тобою.

Мертва, что, над тобою украшаясь,

Всем зеркалам тебя предпочитала,

И до небес твоя летела слава.

Теперь же протечет веков немало,

Плуго́в меняя лемеха и рукояти[357],

Пока иной столь чудный лик увидишь.

Так что ж, несчастный, разом не расплещешь

Всех волн твоих, не унесешься в бездну,

Коль твой Неаполь – больше не Неаполь?

Ох, эту скорбь себе не предвещала ты,

О родина, в тот день, когда я в радости

Хвалебных песен множество писал тебе.

Теперь да слышат их Вольтурн и Силар[358]:

Отныне буду чужд людских бесед я,

Ничто мне сердца больше не возрадует.

Там, в чащах, не оставлю ни утеса

Без надписи „Филлида“, чтоб заплакал

Пастух, по случаю туда заведший стадо.

И если дровосек иль земледелец

Меня услышит в дебрях, где томлюсь я,

Пускай замрет, печалью пораженный.

Но к вам я часто буду возвращаться,

Места, для сердца милые когда-то,

Не находя, куда в слезах укрыться.

О Кумы с Байей[359], с теплыми ключами,

Отныне, слыша, кто вас с лаской кличет,

Во мне дрожать и плакать будет сердце.

Ведь хочет смерть, чтоб, жизнь возненавидев,

Я, как корова о теленке отнятом,

Ходил, мыча богам, земле и людям.

Лукрин с Аверном увидав, и Тритолу,

Как не сойти, вздыхая, в тень долины,

Что еще носит прозвище мечты моей[360].

Там будто след невидимый оставила

Священная стопа, замедлив некогда

На голос мой, по-юношески ломкий.

И, может быть, цветы, когда-то милые

Пробудят вновь к возвышенному зренью,

Которым беспечально услаждался я.

Но как воззрю на жаркие, на дымные

Холмы, где грудь Вулкана пышет серою,

Чтоб очи не наполнились слезами?

Где бурная вода в Залив ввергается,

Где к небу жерло страшное зияет,

Где тяжкий запах серный разливается,

Там, кажется, небесный образ вижу я:

Она сидит над паром – и с отрадою

К стихам моим склоняет слух внимательный[361].

О дни, что обратились в плач и вопли!

Живую где любил, там кличу мертвую,

Ищу ее следов и все брожу по ним.

Днем непрестанно зрю ее в уме своем,

В ночи взываю воплями великими,

На землю тщетно силясь низвести ее.

Мне острие, чтоб сам себя пронзил я,

В ночи в глазах ее прекрасных грезится:

„Вот прекращенье слез твоих горючих“.

Покуда сон мне быть с ней позволяет,

Я б мог змею разжалобить – столь жаркие

Из гру́ди моей рвутся воздыханья.

Ни гриф в стране у аримаспов[362] лютый

Не жил когда, чтобы, терпя такое, он

Не пожелал иметь из яшмы сердце.

На локоть опершись, лежу и вижу:

Она идет сияя, словно солнце,

И не стыжусь тогда вослед кричать ей:

„Как бык в лесу с отбитыми рогами[363],

Как голая лоза без сладкой грозди,

Так без тебя я нищ и бесполезен!“»

Суммонций

Как может быть, чтоб в сердце впечатлелись

Столь неисходно страсти по ушедшей,

Огнем погасшим чувства разжигая?

Хоть зверь жестокий, хоть бездушный камень

Не отзовется ль трепетом утробным

На скорбный звук сей песни благородной?

Барциний

И кажется, что небо растворится,

Коль, мучим состраданьем и любовью,

Услышишь цитры жалобные звоны;

Когда «Филлида!» – возглашают струны,

«Филлида!» – вторят скалы, лес: «Филлида!» —

Иных мелодий сердце не вмещает.

Суммонций

Скажи, неужто стольких слез потоками

Не умягчилась ни на миг тюрьма несытая

С ее тюремщицами, лютыми богинями?

Барциний

Кричал он: «а́тропо жестокая, могла б ты дни

Продлить Филлиде? О Клото́! О Ла́хесис!