Ария смерти - [80]

Брунетти подумал: Флавия говорит это в надежде, что он ее услышит, – так бросают в море бутылку с запиской, авось дойдет до адресата.

Где-то раздались шаги, и Брунетти воспользовался этим моментом, чтобы начать подниматься по ступенькам. Когда звуки стихли, замер и он – на середине лестничного пролета.

– Позвольте, я встану между вами и лестницей, чтобы понять, достаточно ли силы у вашего голоса, услышит ли вас зритель. – И через секунду певица произнесла: – Я не пытаюсь убежать. Так мне будет лучше вас видно и слышно и я получу представление о полетности вашего голоса. – И устало, без оттенка иронии, Флавия добавила: – Тем более что деваться мне все равно некуда. Разве вы не видите?

Если ей и ответили, Брунетти этого не услышал.

– Хорошо. Начинайте с Марио, вставай же! Идем!

Брунетти про себя обрадовался, что Флавия говорит уверенно, как и положено учителю. Выйти из роли жертвы, изменить мизансцену… Но удастся ли ей это?

– Нет, наклонитесь ниже, почти к самому его лицу! Вы наклоняетесь, как если бы он был жив, и когда поете Ну, встань! Марио!, ваш голос должен быть радостным, и это встань поется, а не проговаривается. Вы только что всех обхитрили и теперь убегаете с любимым – далеко, в Чивитавеккью, где сядете на корабль. И будете счастливы во веки веков!

Флавия умолкла, и нетрудно было догадаться, о чем она сейчас думает. Люди могут жить счастливо, многие так и живут, и с ней самой, бесспорно, бо́льшую часть времени было так же. Но быть счастливым «во веки веков» – нет, это невозможно. Как невозможно жить вечно.

Брунетти поднялся на две ступеньки – еще немного, и его голову можно будет увидеть с крыши. Он опустился на одну ступеньку и присел.

Женский голос, чужой, не Флавии, пропел громко: Марио, вставай же! Идем! – резкий, начисто лишенный эмоций и красоты, и тут же заговорила Флавия:

– Нет, нет, не так! В вашем голосе должна быть радость. Вы принесли ему добрую весть. Он цел, и вам обоим уже ничто не угрожает. Вы оба будете жить.

Если бы ее голос не оборвался на последнем слове, Брунетти решил бы, что она – гениальная актриса.

Пытаясь скрыть оплошность, Флавия заговорила громче:

– Теперь попробуйте спеть фразу: Ах, мертвый! Мертвый! Вложите в нее всю душу! Тоска уже знает, что Марио умер, и у нее хватило ума понять, что она тоже умрет, и очень скоро.

– Покажите, как это должно звучать, – попросила женщина спокойно. – Я не понимаю.

– Ах, мертвый! Мертвый! – послышался прерывающийся голос певицы. – Скажи мне, зачем?.. Скажи мне, за что?.. Бедная Флавия!

От этих звуков кровь стыла в жилах. Она знает, что обречена, близится ее час… Все лучшее – прожито. Марио умер, и она вот-вот умрет.

Пистолет был у Брунетти с собой, однако с этой позиции он не мог полагаться на свою меткость. Комиссар пропускал тренировочную стрельбу – напрасная трата времени, – и вот результат: он так близко к потенциальной убийце и не может ей помешать! А если он выскочит на крышу, эта сумасшедшая с равной степенью вероятности может ударить ножом Флавию или броситься на него.

– Ее имя Флория, а не Флавия, – поправила наставницу женщина с ножом.

– Да, конечно, – согласилась певица, то ли всхлипывая, то ли икая.

– И тогда она видит солдат, да? – спросила женщина.

– Да. Они бегут вверх по ступенькам.

Сигнал? Просьба? Или банальное описание действия? По голосу Флавии этого нельзя было понять.

– И она заскакивает на парапет?

– Да. Вот тут! Парапет довольно низкий. Его всегда делают низким, чтобы удобно было на него вскакивать. Но из зрительного зала он кажется выше.

– Куда она потом падает?

– По ту сторону стены на специальной платформе лежит огромный матрас. Худшее, что может случиться, – это если он сработает наподобие батута и зрители на галерке увидят твою взлетающую руку или ногу.

Голос Флавии снова был спокойным, приятным, чуть ли не будничным.

– Со мной однажды случилось такое. В Париже, много лет назад. Кто-то в зале даже засмеялся, но это чепуха. Матрас толстый, из десяти с лишним слоев резины и специального пластика. Падать на него даже приятно.

Тут Флавия попыталась привлечь внимание собеседницы – и Брунетти – к опере.

– Реплика, обращенная к Скарпиа, требует большой сосредоточенности. Вы произносите его имя и грозите, что встретитесь с ним перед Господом. Тоска убивает себя – что является грехом, – но верит, что будет прощена. И напоминает душе Скарпиа, что судить их будут вместе и ему прощения не видать.

– Но ведь он ее любил, – усомнилась женщина.

– А она его – нет, – ответила Флавия равнодушно, словно зная, что эти слова могут убить ее, но ей уже все равно.

Тишина длилась слишком долго. Брунетти решил рискнуть. Он чуть-чуть приподнял голову над верхней ступенькой и посмотрел туда, где только что разговаривали. Флавия глядела в пустой зрительный зал. Та, другая, стояла рядом с ней, но к Брунетти была повернута спиной. Певица была в своей повседневной одежде, свитере и брюках, и при этом – в полном гриме, разве что без парика и тиары. Черты ее лица, подчеркнутые макияжем, который кое-где размазался, кое-где потек от пота, с близкого расстояния казались гротескными.