Домашний уют торжествовал. Флавия Петрелли, царствующая примадонна «Ла Скала», стояла в теплой кухне и резала лук. Перед ней были разложены рядком горка пухлых помидоров, два зубчика чеснока, нарезанного тонкими ломтиками, и два толстопузых баклажана. Склонившись над мраморной столешницей, она пела, наполняя комнату золотыми звуками своего сопрано. Время от времени она поправляла тыльной стороной запястья прядь темных волос, но та каждый раз, оказавшись за ухом, тут же выбивалась обратно и падала на щеку.
На другом конце просторной комнаты, занимавшей изрядную часть верхнего этажа венецианского палаццо XIV века, его хозяйка и любовница Флавии, Бретт Линч, развалилась на бежевом диване — босые ноги уперты в один подлокотник, голова покоится на другом, — слушая запись «Пуритан», музыка которых вольно лилась, на радость соседям, из двух больших колонок на подставках красного дерева. Музыкальные страсти нарастали, заполняя комнату, и поющая Эльвира уже была близка к безумию — во второй раз. Невероятно, но в комнате пели две Эльвиры: первая — та, которую Флавия записала в Лондоне пять месяцев назад и чей голос несся теперь из колонок, и вторая — женщина, режущая лук.
Время от времени она переставала петь в совершенном созвучии со своим записанным голосом, чтобы спросить: «Уф, кто сказал, что у меня средний регистр?» или «Это что, си бемоль — то, что скрипки играют?». После каждого перерыва ее голос подхватывал музыку, а руки — лук. Слева от нее на маленьком огне ждала первой порции овощей большая сковородка с лужицей оливкового масла.
Четырьмя этажами ниже зазвенел дверной звонок.
— Я открою, — сказала Бретт, кладя партитуру на пол, и встала. — Наверно, Свидетели Иеговы. Они приходят по воскресеньям.
Флавия кивнула, смахнула с лица тыльной стороной ладони прядь темных волос и снова ушла с головой в готовку и в Эльвирин экстаз.
Босиком, радуясь, что январским вечером в квартире так тепло, Бретт прошла по паркету в прихожую, подняла трубку, которая висела около входной двери, и спросила:
— Chi è?[1]
Ответил мужской голос, по-итальянски:
— Мы из музея. С бумагами от Dottore[2] Семенцато.
Странно, что директор музея во Дворце дожей вдруг прислал какие-то бумаги, да еще в воскресенье, хотя, возможно, его встревожило письмо, отправленное Бретт еще из Китая — правда, он не обмолвился об этом ни словом в их последнем разговоре, — и он хотел ознакомить ее с чем-то до встречи, которую неохотно назначил на утро вторника.
— Принесите их наверх, если вам не трудно. Верхний этаж.
Бретт положила трубку и нажала на кнопку, которая открывала дверь парадного, потом пошла на кухню и крикнула Флавии сквозь рыдание скрипок:
— Кто-то из музея! Бумаги!
Флавия кивнула, взяла первый баклажан и разрезала его пополам, со всей серьезностью сходя с ума от любви.
Бретт вернулась к входной двери, поправила завернувшийся уголок ковра, потом открыла дверь в квартиру. Послышался звук шагов, и показались двое мужчин. Они остановились внизу у последнего пролета лестницы.
— Осталось только шестнадцать ступенек, — сказала Бретт, приветливо улыбнувшись, потом, внезапно ощутив сквозняк, проникающий с площадки в квартиру, прикрыла одной босой ступней другую.
Мужчины стояли в пролете и смотрели на открытую дверь. Один из них держал большой коричневый конверт. Они почему-то медлили, и Бретт снова улыбнулась и, чтобы подбодрить их, крикнула:
— Forza![3]
Тот, что с конвертом, низенький и светловолосый, улыбнулся в ответ и начал подниматься. Его спутник, который был выше и темнее, глубоко вздохнул, потом последовал за ним. Добравшись до двери, первый остановился и подождал второго.
— Dottoressa Линчи? — спросил светлый, произнеся ее фамилию на итальянский манер.
— Да, — ответила она, отступая назад, чтобы они могли войти.
Оба гостя вежливо пробормотали «Permesso»[4] и зашли в квартиру. Первый, со светлым, очень коротко подстриженными волосами и красивыми темными глазами, протянул ей конверт.
— Вот бумаги, Dottoressa, — и, когда она взяла конверт в руки, продолжил: — Dottore Семенцато просил, чтобы вы просмотрели их сразу же.
Очень мягко, очень вежливо. Рослый улыбнулся и отвернулся, его внимание привлекло зеркало, висевшее слева от двери.
Она наклонила голову и начала вскрывать конверт, запечатанный красным сургучом. Блондин приблизился к ней, как будто для того, чтобы помочь ей, но внезапно шагнул в сторону и схватил ее сзади за обе руки, быстро и крепко.
Конверт упал, отскочил от ее босых ступней и приземлился между ней и вторым мужчиной. Тот откинул его в сторону ногой, будто проявляя заботу о том, что внутри, шагнул и оказался прямо перед ней. В то же время первый сжал ее руки еще крепче. Рослый наклонил голову с внушительной высоты и сказал тихим, очень низким голосом:
— Ты раздумала идти на встречу с Dottore Семенцато.
Она скорее разозлилась, чем испугалась, и со злостью сказала:
— Пустите меня. И валите отсюда.
Она резко дернулась, стараясь высвободиться, но блондин только усилил хватку, прижимая ее руки к бокам.
Музыка, звучащая сзади, стала громче, и двойные трели Флавии наполнили прихожую. Она пела настолько совершенно, что никто бы не мог заметить, что на самом деле не один, а два голоса поют о боли, любви и утрате. Бретт повернула голову в ту сторону, откуда лилась музыка, но потом усилием воли подавила этот порыв, повернулась к стоящему перед ней человеку и спросила:
