Глава 1. Жестокая расправа
Подручные Кати Лапушки – дерзкой и удачливой добытчицы антиквариата – чувствовали себя крайне неуютно после того, что случилось три дня назад. Грабежи провинциальных музеев, заштатных православных храмов, простодушных любителей-коллекционеров, прочих держателей антикварных ценностей были для них привычным и сравнительно безопасным промыслом. Им не было нужды заботиться о сбыте краденых ценностей, поскольку всякий раз выполнялся конкретный заказ, переданный кем-то через Катю Лапушку. Выйти на след грабителей полиции не удавалось, все усилия сыщиков не приносили результатов. И бандиты, уверовавшие в свою безнаказанность, стали всё чаще заявлять о себе, действуя нагло и решительно.
Сама Катя тоже непривычно тяготилась последней вылазкой. Никогда ещё до «мокрухи»[1] дело у шайки не доходило. Умная, за короткий срок успевшая обогатиться опытом преступной деятельности, Катя понимала, что случившееся в староверческом скиту[2] может обернуться для неё крупными неприятностями. Надежда на помощь купца-хозяина, несмотря на их романтические отношения, была весьма призрачной, а Кнут с Валетом в случае чего сдадут не моргнув глазом. Успокаивало лишь то, что ни тот, ни другой не знали её истинного имени и настоящей внешности. Кстати сказать, далеко не заурядной внешности.
Лапушке не хотелось прикасаться к сумке с древними иконами, спрятанной в дальней кладовке. В других обстоятельствах она давно бы разложила их по комнате, чтобы без спешки, профессионально оценить состояние и прикинуть хотя бы приблизительно стоимость очередной партии товара. Но теперь даже от одной мысли о необходимости это сделать Катю начинало подташнивать, её сковывал ледяной, животный страх, и просмотр откладывался. Она никак не могла преодолеть этот страх, заставить себя вытащить тяжёлую сумку на свет. Боялась снова увидеть тот злополучный крест.
…Налёт на Святое Поле готовили долго и тщательно. Побывав в скиту под видом собирателя культурных традиций раскольников, Валя Глорин, а проще – Валет, во всех подробностях изложил Лапушке распорядок жизни староверов, особенно – исполнение ими молитвенного правила. По его словам, молельня скита была набита старинными деревянными и медными иконами. Валет подметил, что вечерняя служба заканчивается около восьми часов вечера. В декабре это уже ночь. С таким расчётом грабители и планировали добраться до места. С собой решили взять ещё Кнута – своевольного, но сметливого и на редкость ловко работающего вора-рецидивиста.
В скит поехали со стороны Кочкарей, а не Сосновки: пусть дальше, зато дорога лучше. Правда, и здесь дорогой можно было назвать только направление, обозначенное неохотно расступавшейся тайгой. Вдобавок пришлось переезжать вброд проворную, упрямо не поддающуюся морозам речку Каменку. Надежда была лишь на новенький «Хантер», который уверенно вёл Глорин. В машине было тепло и вполне комфортно. Радио «Шансон» теребило душу Кнута лагерными хитами, а Лапушка под их тоску тихо дремала на заднем сиденье.
– Валет, фаршмануться[3] не боишься? – насмешливо спросил Кнут. – Уж больно борзо работаем. Картинки, доски, бирюльки какие-то… И всё амором[4], без передыха. Не нравится мне это. В гадиловке[5], брат, тоже не лохи. А после сегодняшнего бомбежа[6] может и не проканать[7]. Иль на дурняк[8] рассчитываете?
– Не волнуйся, проканает, – самонадеянно ухмыльнулся Глорин. – Кому здесь в полицию заявлять? Зашуганным[9] столетним дедкам? Да у них не то что телефона, электричества-то нет! Они и не поймут, куда подевались их доски. Видишь, как пуржит. Через час наших следов и в помине не будет.
Кнут повернулся к окну. В сгущающихся сумерках уральская тайга казалась сплошной чёрной стеной с набрызгом крупного, летящего навстречу машине снега. Испуганный фарами «Хантера», он бросался под колёса вихрастыми вздувами позёмки, обещая надёжно скрыть отпечатки протекторов внедорожника.
– Всё одно стрёмно в нутрях[10]. С вами, клюквенники[11], я последний раз казачу[12]. На третью отсидку отправляться охоты нет. У меня семья, матушка престарелая. За ней присмотреть надо – святое дело. Да и пацану без отца негоже. Он у меня тот ещё жиган[13]! – Кнут закинул руки на затылок и с блаженством потянулся. – Эх, если бы не башли[14] проклятые… Да и зря связался я с вашей шоблой[15]. Что понту-то[16]? У вас забашляешь[17], как же! А мусора того и гляди накинут аркан – не соскочишь.
– Соскочишь не соскочишь! Чего раскаркался? – Глорин зло посмотрел на Кнута. – Отработай – и сваливай. Никто тебя держать не будет. Тоже мне чистоплюй! Для тебя и в аду-то места жалко. Полной монетой получаешь и всё недоволен.
– Ты, Валет, батон не кроши. Полсотни тонн[18] за три наскока – цена, что ли? По нужде крайней только и терплю ваш беспредел. А насчёт места моего не беспокойся. Я меченый, не потеряюсь. – Кнут потряс перед Глориным культяпой[19] рукой. – Между прочим, на строительстве церкви в зоне палец утратил. Рубанком снёс. Да я и не жалею. Это даже хорошо – по грехам мне и мука.
Машину сильно тряхнуло на прикрытой снегом ухабине. На заднем сиденье послышалось шевеление. Лапушка проснулась, и салон наполнился ароматом дорогой сигареты. Кнут, недолюбливавший Катю за её самонадеянность, поморщился и сразу замолчал.
