Аристотель и Данте открывают тайны Вселенной - [48]

– Ну? – спросил он.

– Нет, – сказал я. – Не мое.

– Совсем?

– Ага.

– Ладно. Зато определенно мое.

– Ага. Я так и понял, Данте.

– Что ж, значит, с этим покончено, да?

– Да.

– Ты злишься?

– Немного.

Он снова сел на кровать. Вид у него был грустный. Мне не нравилось видеть его таким.

– Я скорее зол на себя, – сказал я. – Вечно позволяю тебе уломать меня на всякую ерунду. Но ты не виноват.

– Ага, – прошептал он.

– Только не плачь, ладно?

– Ладно, – ответил он.

– Ты плачешь.

– Не плачу.

– Хорошо.

– Хорошо.

Шесть

Я не звонил Данте несколько дней. Он мне тоже.

Но я понимал, что он грустит. Переживает. Я тоже переживал, поэтому пару дней спустя все-таки ему позвонил.

– Хочешь побегать завтра утром? – предложил я.

– Во сколько? – спросил он.

– В полседьмого.

– Давай, – согласился он.

Для того, кто никогда раньше не бегал, Данте здорово справлялся. Конечно, с ним я вынужден был сбавить скорость, но меня это не смущало. Мы немного поболтали и посмеялись. А потом поиграли во фрисби с Ножкой, и все снова стало хорошо. Мне это было необходимо. И Данте тоже. Все наладилось.

– Спасибо, что позвонил, – сказал он. – Я уже думал, что больше ты не позвонишь.

На какое-то время жизнь стала до странного обыденной. Не то чтобы я жаждал обыденного лета, но почему бы и нет. Обыденность меня устраивала.

Каждое утро я отправлялся на пробежку, потом занимался с гантелями и шел на работу. Иногда мне звонил Данте, и мы болтали о всякой ерунде.

Он почти дорисовал свою картину и только что устроился в аптеку в Керн-Плейс. Сказал, что ему нравится там работать, потому что рядом университетская библиотека, куда можно ходить по вечерам (круто быть сыном профессора). А еще он сказал:

– Ты бы очумел, если б увидел, кто покупает презервативы.

Не знаю, хотел ли он меня рассмешить, но ему это удалось.

– Кстати, мама учит меня водить, – сказал он в другой раз. – Но мы в основном ругаемся.

– Я дам тебе порулить моим пикапом, – сказал я.

– Страшный сон моей мамы, – заметил Данте.

Мы снова рассмеялись. Было здорово. Без смеха Данте лето не было бы летом.

В первые недели мы много болтали по телефону, но виделись редко. Он был занят. Я был занят. Но главным образом мы просто друг друга избегали. И пускай мы не хотели придавать нашему поцелую большого значения – все-таки он был для нас важен. Призрак того поцелуя еще долго преследовал нас обоих.

Как-то утром, вернувшись с пробежки, я обнаружил, что мама ушла. Она оставила записку, в которой сообщала, что ушла проводить ревизию продуктов в банке продовольствия. «Кстати, когда ты придешь помогать? Ты обещал приходить днем по субботам».

Не знаю почему, но я решил позвать с собой Данте.

– Я буду работать волонтером в банке продовольствия. Это днем по субботам. Хочешь со мной?

– Давай. А что надо делать?

– Думаю, мама все объяснит, – ответил я.

Я был рад, что позвал его. Я соскучился. Соскучился сильнее, чем когда он был в Чикаго, хотя сам не знал почему.

Я принял душ и посмотрел на часы: времени до работы оставалось навалом. Вскоре я оказался у комода в гостевой спальне и взял конверт, на котором значилось: «Бернардо». Как же мне хотелось разорвать его и заглянуть внутрь. Быть может, открой я этот конверт – я открыл бы нечто новое о своей жизни.

Но я просто не смог. И кинул его обратно в ящик.

Весь оставшийся день я думал о брате, хотя даже не помнил, как он выглядит. На работе я постоянно путал заказы. Администратор попросил меня быть повнимательнее.

– Я тебе не за красивые глаза плачу.

Я хотел выругаться в ответ, но сдержался.

После работы я заехал к Данте.

– Хочешь напиться? – предложил я.

Он внимательно на меня посмотрел.

– Давай.

К счастью, ему хватило деликатности не спрашивать, что стряслось.

Вернувшись домой, я залез под душ и смыл с кожи запах жареной картошки и луковых колец. Папа читал. В доме было до странного тихо.

– А где мама?

– Она вместе с твоими сестрами поехала в Тусон, навестить тетю Офелию.

– Ах да, совсем забыл.

– Так что сегодня мы вдвоем.

Я кивнул:

– Будет весело. – Говорил я без сарказма, но вышло наоборот.

Я чувствовал на себе пристальный взгляд отца.

– Что-то не так, Ари? – спросил он.

– Нет. Пойду погуляю. Хотим покататься с Данте.

Он кивнул, продолжая меня разглядывать.

– Ты какой-то не такой, Ари.

– Не такой?

– Злой.

Будь я храбрее, я бы сказал ему: «Злой? Интересно, на что же мне злиться? Знаешь что, пап? Мне плевать, что ты не рассказываешь мне про Вьетнам. Хоть я и знаю, что ты до сих пор на войне, мне все равно – можешь о ней не рассказывать. Но меня бесит, что ты не говоришь со мной о брате. Черт возьми, пап, это молчание невыносимо».

Я представил, как он отвечает: «Молчание спасло меня, Ари, неужели ты не понимаешь? И откуда у тебя эта одержимость братом?»

И я парирую: «Одержимость, пап? Знаешь, чему я научился у вас с мамой? Я научился не разговаривать. Научился хоронить все глубоко внутри себя. И ненавижу вас за это».

– Ари?

Я чувствовал, что вот-вот расплачусь и что отец это заметил. А еще злился, что он видит всю ту грусть, которая живет внутри меня.

Он протянул ко мне руку.

– Ари…

– Не трогай меня. Просто не трогай.

Я не помню, как добрался до Данте. Помню лишь, как ждал его в пикапе у дома.