Аристотель и Данте открывают тайны Вселенной - [14]

Первая тарелка показалась мне восхитительной. Никогда еще я не был так голоден. К тому же мама налила мне только бульон.

На следующий день суп вернулся – он ждал меня в обед. Я не расстроился, потому что теперь тут были и курица, и овощи – и все это с горячими кукурузными лепешками. К тому же это был sopa de arroz – рисовый суп. Но потом мама подала мне его в качестве вечернего перекуса. И на ужин тоже.

Мне надоели вода и куриный суп. Мне надоело болеть. Проведя в постели четыре дня, я решил, что с меня хватит, и, придя к маме, заявил:

– Я выздоровел.

– Еще нет, – ответила она.

– Меня тут в заложниках держат, – пожаловался я отцу, когда он вернулся с работы.

Он улыбнулся.

– Я уже хорошо себя чувствую, пап. Правда.

– Ты все еще бледный.

– Мне не хватает солнца.

– Ну подожди еще денек. А потом выходи в мир и безобразничай сколько душе угодно.

– Ну ладно, – согласился я. – Только больше никакого куриного супа.

– Это ты с мамой договаривайся.

Выходя из моей комнаты, он задержался в дверях и, стоя ко мне спиной, спросил:

– Тебе больше не снились кошмары?

– Мне вечно снятся кошмары, – сказал я.

– Даже когда ты здоров?

– Ага.

Он все еще медлил уходить. Затем повернулся ко мне.

– И ты всегда где-то блуждаешь?

– Да, в большинстве снов.

– И ты всегда пытаешься найти меня?

– Мне кажется, чаще всего я пытаюсь найти себя, пап.

Было странно говорить с отцом о чем-то подобном. Но эти кошмары и правда меня пугали. Я хотел продолжить разговор, но не знал, как облечь в слова то, что чувствовал. Я посмотрел на свои ноги. А потом поднял на него глаза и пожал плечами, мол, а, ерунда.

– Прости, – сказал папа. – Прости, что я так далеко.

– Все в порядке.

– Нет, – произнес он. – Не в порядке.

Мне показалось, что он хотел сказать что-то еще, но передумал. Он повернулся и вышел из комнаты.

Я уставился в пол. И тут вновь услышал голос отца, вернувшегося в комнату:

– Мне тоже снятся кошмары, Ари.

Я хотел спросить, о чем они: о войне или о моем брате? Хотел спросить, просыпается ли он в таком же ужасе, как я. Но смог только улыбнуться.

Он что-то о себе рассказал.

Я был счастлив.

Три

Мне разрешили смотреть телевизор. Но неожиданно для себя я понял, что мне это неинтересно. Совсем. Я выключил его и принялся наблюдать за мамой, которая готовилась к занятиям в школе, сидя за кухонным столом над своими старыми тетрадками.

– Мам?

Она подняла взгляд. Я попытался представить, как она стоит перед своими учениками. Интересно, что они думают о ней. Как ее воспринимают? Нравится ли она им? Ненавидят ли они ее? Уважают ли? Интересно, думал я, знают ли они, что у нее есть дети? И имеет ли это для них хоть какое-то значение?

– О чем думаешь?

– Ты любишь преподавать?

– Да, – сказала она.

– Даже когда ученикам на все плевать?

– Открою тебе секрет. Я не ответственна за то, плевать им или нет. Желание учиться должно исходить от них, а не от меня.

– В чем тогда твоя задача?

– А вот моя задача – как раз не плевать, несмотря ни на что.

– Даже если им плевать?

– Даже тогда.

– Несмотря ни на что?

– Несмотря ни на что.

– Даже когда тебе попадаются дети вроде меня, которым жизнь кажется скучной?

– Что поделать, в пятнадцать лет так кажется всем, – улыбнулась мама.

– Просто период такой, – подсказал я.

– Да, – рассмеялась она. – Просто такой период.

– А ты любишь пятнадцатилетних?

– Ты спрашиваешь, люблю ли я тебя или люблю ли своих учеников?

– Наверное, и то и другое.

– Тебя я обожаю, Ари, и ты это знаешь.

– Да, – усмехнулся я, – но ты и учеников своих обожаешь, так ведь?

– Неужели ты ревнуешь?

– Можно мне пойти погулять? – Я умел уходить от ответа так же изящно, как она.

– Завтра можно.

– Ну ты и фашистка.

– Это серьезное слово, Ари.

– Благодаря тебе я многое знаю о диктаторах. Муссолини[16] был фашистом. Франко[17] был фашистом. А папа говорит, что и Рейган[18] – фашист.

– Не воспринимай шутки отца так буквально, Ари. Он всего лишь имеет в виду, что президент Рейган слишком жесткий.

– Я понимаю, что он имеет в виду, мам. А ты понимаешь, что имею в виду я.

– Что ж, рада, что мать для тебя не диктатор.

– Отчасти все же да, – возразил я.

– Я тебя поняла, Ари. Но выходить тебе все равно пока не разрешаю.

Иногда мне хотелось взбунтоваться против маминых правил, но не таким я был человеком.

– Я просто хочу отсюда выбраться. Мне ужасно скучно!

Она встала и сжала ладонями мое лицо.

– Hijo de mi vida[19], – сказала она. – Я понимаю, тебе кажется, что я слишком строга с тобой. Прости меня, но на то есть причины. Вот когда повзрослеешь…

– Ты всегда так говоришь. Мне пятнадцать. Сколько еще ждать? Когда ты решишь, что у меня достаточно мозгов, мам? Я ведь уже не мальчик.

Она взяла мою руку и поцеловала ее.

– Для меня ты всегда им будешь, – прошептала она.

По щекам ее текли слезы. Чего-то я в этой жизни не понимал. Сначала Данте. Потом я. И вот теперь мама. Все вокруг плачут. Может, слезами можно заразиться? Как гриппом.

– Ладно, мам, – прошептал я и улыбнулся, наверное, надеясь, что она объяснит, почему плачет. Однако ответ мне пришлось выуживать самостоятельно.

– Ты в порядке?

– Да, – сказала она. – Все хорошо.

– Что-то непохоже.

– Я пытаюсь о тебе не волноваться.