Аристарх - [8]

— Mille mercis, monsieur![23]

— Je vous en prie![24] Рановато для торговли, нет? — задумчиво спросил Аристарх, изучая книги на прилавке. — Что это у вас здесь? Альбом карикатур? Позвольте полистать… Жилль и Домье! Отличная подборка!

— О, прекрасные гравюры, мсье! Вы, разумеется, найдете издание слегка поздноватым — видите, начало 20-х? Зато оцените состояние красок! А как шумят страницы! Ни с чем не сравнить! Прислушайтесь!

— Я беру ее, — решил Аристрах, взвешивая в руке тяжелый альбом.

— Позвольте спросить, — прищурился старикашка, потирая руки в вязаных перчатках. — Что это у вашего приятеля на плече? Там, в свертке?

— Это женщина, — лаконично ответил Аристарх. — Удачного дня, мсье! Но она не продается.

Едва мы отошли от киоска, я прошипел:

— Где, наконец, это твое кафе?

— Да вон оно! Столики уже расставлены, поспешим!

Кое-как я доковылял со своей ношей до ближайшего столика и свалил сверток в соломенное кресло. Старина Аристарх немедленно вооружился пепельницей и неистово застучал ей о решетку, подзывая кельнера.

— Что ты делаешь? — в ужасе дернул я его за рукав. — Нас заметят!

— Silence![25]

К нам подошел, вытирая руки о передник, человек. Он с большим подозрением осмотрел кресло и натурщицу в нем:

— Que puis-je faire pour vous, messieurs?[26]

— Кое-что можете. Принесите утреннюю газету, яичницу, круассаны и кофе. И ликер для мадемуазель.

— Мне кажется, — прищурился кельнер, совсем как букинист, — она в обмороке.

— Говоря о даме, в такой ранний час трудно судить наверняка, — туманно заметил Аристарх, прикуривая от спички, зажженной кельнером. — Поэтому поторопитесь. Нам с другом тоже любопытно.

— Мне кажется, я ее знаю. Почему она без одежды, мсье?

— Это моя натурщица, — пожал плечами Аристарх. — Для натурщицы вполне естественно быть без одежды, не так ли?

— Ваша натурщица? Тысяча извинений, но позвольте узнать, кто вы сами? Эта маска…

— Черт возьми вас совсем! Не для того ли люди носят маски, чтобы оставаться неузнанными? Впрочем, если вы настаиваете, моя фамилия Серюзье, — раздраженно представился мой приятель. — Надеюсь, она еще говорит о чем-то в Латинском квартале?! Мы получим свой завтрак или нет? Мы спешим!

— Господи! Зачем нам здесь завтракать? — прошептал я, глядя в спину уходящему кельнеру. — Он вызовет полицию!

— Не раньше чем мы расплатимся, — сказал Аристарх и демонически осклабился. — Так что мы успеем вернуться в Пари Мариотт, как ни в чем не бывало! Зато это отобьет у всяких проходимцев охоту критиковать мою новую манеру живописи.

— Merde! Ou je suis?[27]— простонала из своего кресла натурщица, поднимая к лицу слабо дрожащую ладонь и оглядываясь вокруг.

— Проклятье! — воскликнул Аристарх. — Весь план насмарку! Скорее, пока она не поняла, что к чему!

— Что скорее?!

— Дай сюда альбом!

Я протянул ему тяжелый том, купленный только что на набережной.

Аристарх взялся за него обеими руками, воздел над головой, на манер Моисеевых таблиц, и с глухим бумажным шумом опустил на женскую голову.

Первый колокол Нотр Дам ударил к утренней мессе. Латинский квартал просыпался. Глядя на Аристарха и натурщицу, дерущихся, как ревнивые львы, я вздохнул и подпер кулаком щеку, мечтая о кофе.

АМОНТИЛЬЯДО

Однажды старина Аристарх, прогнав сонного слугу, сам спустился в погреб и вернулся оттуда с бутылкой амонтильядо. Стекло было в пыли, так что он вытер его манжетой, повернув к лампе.

— Знаешь, что это за херес?

— Не имею представления.

— Мой ровесник! В Кадисе у одного скряги-коллекционера я купил таких две дюжины бутылок и теперь выпиваю каждый год ровно по одной. Но иногда, — нахмурился Аристарх, — я выпиваю по две или даже по три. Вот как сегодня.

— Сегодня как будто не твой день рождения?

— А я выпиваю его, когда хочу! Вдобавок я загадал, что умру с последней бутылкой в руках.

— Не говори мне, что это она, — испугался я, хорошо зная своего приятеля.

— Вздор, там осталось еще пять или семь, я точно не считал. К тому же, если подумать, запас всегда можно пополнить. То, что я мирюсь с логикой неизбежности, не означает, что я одновременно склоняюсь и перед ее арифметикой.

— Ей-богу, мне как-то неловко слушать тебя, — пожаловался я. — Что за прихоть рассуждать о подобных вещах и поминать смерть? По-моему, стоит прославлять жизнь, пока мы молоды и неплохо в ней устроены. Взгляни хоть на себя! Никогда ты не пятнал своих рук ни подлым трудом, ни торговлей и отбирал все, до чего мог дотянуться за так, не ожидая взамен никакой награды. Тебе едва перевалило за тридцать, а ты уже бросил службу, благодаря удачно награбленному в прежней должности. Конечно, тебе пришлось поразбойничать в своем департаменте, и бог знает сколько трудящихся ты оставил без крова, но зато душа твоя была спасительно рано избавлена от медленного яда чиновничьей жизни. Не всякому ведь так везет! Иной вцепится во власть — не оттащишь, а ты к ней рассудительно равнодушен. Происходя из хорошего дома, ты искушен в пяти искусствах, княжески воспитан и par ailleurs[28] дивно хорош собой. Двери любых салонов для тебя открыты, какие захочешь мужчины и женщины легко обратятся в мишень для твоих чувственных забав. Наконец, уважаемая в Европе страна продала тебе свое подданство, поэтому нет такого заморского посольства, где тебе пришлось бы клянчить визу, как какому-нибудь охотнорядскому жулику. Ты изъездил все континенты и всюду благоговейно прикоснулся к сокровищницам человеческого гения, несказанно возвысив свой ум. Воздай же хвалу Кумачовому Небу и пей эту чашу удовольствий, ни с кем ее не деля!