— Ты доволен? — холодно поинтересовался я.
— Вполне, — утомленно ответил Аристарх. — Одного младенца ты убил.
Сам не знаю почему я уставился на портрет, до которого долетело несколько капель вина, странно ожививших тени на морщинистой щеке маркизы Дампьер.
— Пощадив бессмысленную старуху, — добавил Аристарх, вернувшись в свое кресло. — Гляди, наслаждайся результатом — она, даже с отрубленной головой, пережила и своих палачей-якобинцев, и Директорию, и Корсиканца, и Реставрацию, и все тщательно пронумерованные в энциклопедиях республики и империи. И Европейский Союз она переживет, — махнул он рукой, — и все, что бы ни пришло ему на смену, тоже, не волнуйся. Может, это и есть подлинное бессмертие? Вдобавок, таких, как мы, пройдет перед ней еще бесчисленная вереница — прилежных собирателей сокровищ, фарисействующих ценителей искусства, трепетных обманщиков самих себя. Она, как черная дыра. Как метрика Шварцшильда, бесконечная культурная тяжесть, увлекающая за собой наши взгляды. И на всех на нас она будет хищно таращиться из своей рамы, требуя, чтобы мы меняли на нее все, что жило хоть мгновение, но жило по-настоящему. Как это пожертвованное тобой вино. И чем раньше мы будем обрывать и скармливать ей эти жизни, тем дольше продлится ее век.
— Будь моя воля, — напомнил я беспомощно, — я бы вовсе не стрелял.
Мой приятель пожал плечами:
— Но ведь это я Господь Пожиратель Миров, а не ты, и вся свобода воли принадлежит мне.
— Ты не Господь, — показал я Аристарху язык. — Ты просто капризный софист, который любит пугать друзей мрачными метафорами. Тебе скучно в своей расширяющейся Вселенной, и ты хочешь, чтобы я тоже сидел внутри, как мышь в сапоге, и боялся вместе с тобой?
— Я — Господь Крепкий, — угрюмо настаивал он. — Саваоф и Адонай.
— Всемогущий?
— Несомненно!
— В нормальном, Декартовом смысле или условно онтологически, как у Фомы Аквинского?
— В Декартовом. Абсолютно и непротиворечиво!
— Тогда ты ведь не побоишься отказаться от своего всемогущества и временно вручить его кому-нибудь вроде меня? — спросил я так вкрадчиво, как только было возможно. — Поскольку это не умаляет ни одного из его свойств, включая свойство неотчуждаемой принадлежности именно тебе. Так или нет?
— Хм-м… Допустим. И что ты сделаешь, став Всевышним вместо меня? Имей в виду, — ревниво предупредил старина Аристарх, — что это невыносимая для смертного ответственность перед Космосом!
— Не знаю, — зевнул я, не сводя с него глаз. — Я существо безответственное. Может быть, я уничтожу Космос вместе с Хаосом, вернув все к Великому началу Тайцзи. А может быть и нет. Ведь вместе со всемогуществом я получу и непостижимость Моего Промысла. Хорошо-хорошо, Твоего… Но скорее всего, я просто выволоку тебя из этого унылого особняка, отвезу в Орли и впихну в самолет куда-нибудь на Кабо-Верде, где золотокожие мулатки нежатся около моря, до того изумрудного, что оно соперничает в своей самоцветной живописности с небом. Где полным-полно солнца и океанского бриза. Где всякая травинка стонет, как натянутая струна, от любви. Где сами ночи светлы от загадочного парада созвездий, который длился до нас и будет длиться после нас, благословляя всех сразу и каждого по отдельности. И где никто не поймет твоих декадентских обобщений, потому что все говорят по-португальски…
