Арина - [44]

Он вышел из очереди, сел на свободный диван и, поджидая Лукерью, стал сызнова убеждать себя, что ехать к Дмитрию им незачем. Припоминал он жизнь односельчан, и выходило, почти всегда у них тоже кто-то стоял на пути, обязательно мешал женитьбе. И всякий раз свадьба вместе с радостью приносила кому-то и слезы, вечно невеста или жених кому-то не нравились. А бывало и так, что накануне венчания жениха не то невесту находили на чердаке в петле или в пруду с камнем на шее… И Тимофей Поликарпович вдруг принялся клясть себя, почему он, такой-сякой, старый шкворень, не вспомнил об этом раньше, еще дома.

Когда вернулась Лукерья, он сказал ей, что раздумал брать билеты, и объяснил почему. Лукерья, которая давно была готова к этому, разом повеселела, в ее выцветших глазах поплотнела синева, недавняя бледность на губах стала пропадать, и она, к удивлению Тимофея Поликарповича, легко с ним соглашаясь, спокойно сказала:

— Твоя правда, Тимоша… Это верно, какие мы с тобой, старые чудаки, судьи ученому Дмитрию… Вот только Люська… пишет ведь, что плачет…

— Нашла о чем печалиться, — хмыкнул Тимофей Поликарпович. — Бабьи слезы до порога… То баба плачет, а то, глядишь, уже смеется… Напишу Люське, пускай не в свое дело нос не сует, рано ей старшего брата учить.

Посидев еще немного, они взяли свои сумки с гостинцем и заторопились на базу, чтобы застать там Ванюшку. Солнце теперь жгло крепче и злее, и они, разморенные вконец зноем, шли небыстро и жались ближе к деревьям, которые росли вдоль улицы. Всю дорогу до самой базы они успокаивали один другого, что разумно поступили, незачем им было ехать к сыну и вмешиваться в его жизнь, но, как ни странно, в душе почему-то каждый никак не хотел верить в эту разумность.

XII

На восьмой день, когда от шишки почти ничего не осталось, если не считать бледной желтизны под левым глазом, Костричкин позвонил Зое Шурыгиной, у которой был выходной, обрадовался, что она дома, сказал игриво:

— Негрите-е-нок, как настроение?

— Помираю от жары, — пожаловалась та вялым голосом. — А ты что, разве выздоровел?

— Да, уже как конь молодой… Космонавт сегодня в садике?

Зоя с минуту раздумывала и ответила с некоторой виноватостью:

— Понимаешь, мне хотелось побыть со Степкой последние два вечера. Послезавтра детский сад на дачу переезжает.

— Завтра и побудешь, — сказал Костричкин и, хохотнув скрипуче, добавил: — А сегодня я негритенка развлекаю, ясно?

Зоя что-то еще сказала о своих материнских чувствах к сыну, пытаясь передвинуть встречу на два дня позже, но Костричкин, которому не терпелось поскорее узнать, не рассказала ли кому Катя про случай в кабинете, был так напорист, что она все-таки сдалась и разрешила ему приехать. Пообещав быть у нее скоро, он разыскал на кухне авоську, запихал ее в карман и тут же вышел из дома.

Стоявшая не первый день гнетущая жара все еще не отпускала, хотя перевалило уже далеко за полдень, и Костричкин, огибая длинный дом с широкими окнами, старался прятаться в тень деревьев и даже немного посидел в прохладе небольшого сквера, покурил и только тогда собрался в магазин. Вначале он решил зайти в новый магазин, который был недалеко от парикмахерской, но потом передумал: туда часто забегали мастера выпить кофе, взять что-либо для дома, и ему не хотелось попадаться им на глаза. Ну ладно если б покупал он хлеб или молоко, а то, нате вам, — выпивку. Тут уж любой догадается, почему это заведующий, которого считают больным, берет спиртное, хуже того, иной может и проследить за ним. Рассудив так, Костричкин понял, что осторожность ему не повредит, сел в троллейбус, отъехал три остановки и только там зашел в магазин.

В этот час основной люд с работы еще не вернулся и в магазине было почти пусто. В бакалее суетились всего три старушки, укладывая в хозяйственные сумки пакеты с крупой, полдюжины человек стояли за живой рыбой, да еще двое мужчин покупали колбасу. Костричкин сразу прошел в винный отдел, где, к его удивлению, и вовсе не было ни души, и, без спешки оглядывая прилавок, на котором под пузато выпуклым стеклом стояли бутылки с водкой, коньяком, винами, долго ломал голову, не зная, что ему купить. Уже много лет подряд он употреблял коньяк и от водки совсем отвык, а теперь, когда нужда заставила перейти на водку, вдруг стал замечать, что от нее быстро слабеет и начисто теряет память. И все-таки он склонился наконец к водке. Если б он взял коньяк, то ему пришлось бы тратить десятку, а на это Костричкин пойти не мог, считая, что на такую женщину, как Зоя, никак нельзя спускать больше пятерки.

Купленную бутылку он попросил завернуть в бумагу и поспешно затолкал в авоську, положил ее плашмя на самое дно. Так она была меньше похожа на бутылку, и Костричкин чувствовал себя спокойнее, когда ехал опять в троллейбусе, подходил к дому Зои и садился в лифт. И все-таки вошедшая вместе с ним в лифт цыганистого вида женщина сразу догадалась, что у Костричкина в авоське, и с насмешливой заботой сказала:

— Бутылка-то у вас потечет.

Костричкин даже вздрогнул от такой прозорливости совсем незнакомой ему женщины и в растерянности придумал не самое удачное, сказал, что это не бутылка, а гантель. Но иронический взгляд, каким женщина окинула Костричкина, убедил его, что она поняла ложь, больше того, он был теперь уверен, что ей хорошо известно, к кому он едет и зачем, так как она сразу нажала на кнопку седьмого этажа, который и нужен был ему, хотя сама там не вышла, а стала подниматься еще выше.