Арина - [42]

Рано утром они захватили сумки с гостинцем и, нарядные, вышли за ворота, стали ждать машину, поскольку она должна ехать на станцию мимо их дома. Минут через десять в конце улицы вырос клуб белой пыли, который все поднимался кверху и быстро катился вперед. Они догадались, что это гонит Ванюшка, и действительно, скоро он подъехал, распахнув дверцу машины, зычным голосом крикнул:

— Прошу, граждане, занимать мягкие места!..

Тимофей Поликарпович тут же помог Лукерье забраться в кабину, а сам хотел лезть в кузов, но Ванюшка велел и ему садиться рядом. Зная, что дорога до станции сильно разбита, как говорят, страшнее ада, шофер пожалел старика, которого в кузове могло крепко прищемить бидонами, по-глупому покалечить.

Только тронулись с места, Ванюшка, легко и вроде бы небрежно вращая баранку, первым делом спросил:

— Дядя Тимофей, так, говоришь, Димка жениться собрался?.. Это великое дело… давно пора… Ему сколько стукнуло, двадцать шесть?

— Нет, двадцать восемь уже… — поправила Лукерья.

— Да, ведь он на два года старше меня, — присвистнул Ванюшка. — Ну тогда и вовсе пора… Молодая жена ему сына родит, опять же радость… Вон мой такое выкаблучивает!.. Выдающийся брезгливец растет, чистоплюй вонючий… Лимонад сосет только из горлышка. А попробуй возьми у него бутылку и отпей глоток — что тут будет!.. Такой рев поднимет, паршивец, хоть уши затыкай и из дому беги… Потом пить ни за что не станет из этой бутылки, подавай ему новую. Во характер, прямо жуть, в кого такой уродился?.. Два года, а уже требует: то ему дай, то ему подай. Видно, начальник из него вырастет на погибель людям. Я его так и зову: Мишка — высокая шишка.

— Дети нас повторяют… — заметил Тимофей Поликарпович.

— Нет, ты это брось, дядя Тимофей, — не согласился с ним Ванюшка. — Я таким не был, чтоб родным батей брезгать…

Они давно выехали из деревни, и теперь кругом были поля с зеленым овсом, с отцветающей картошкой, с налившейся озимой пшеницей, которая на высоких местах уже несмело, будто с оглядкой, начинала желтеть. Дорога становилась все хуже, машину поминутно подбрасывало, кособочило то на одну, то на другую сторону, бидоны с молоком в кузове погромыхивали, стучали о борта. Лукерья, ухватившись за поручень на приборной доске, совсем сгорбилась, притихла и с испугом смотрела перед собой.

— Мне надо вдвойне платить, — усмехнулся Ванюшка. — Я ведь еще и масло сбиваю…

Тимофей Поликарпович, слушая его, согласно кивал головой, а Лукерья что-то начала вдруг с беспокойством ерзать на сиденье, чаще поглядывать по сторонам, словно чего-то искала. Под носом и на лбу у нее заблестели капельки пота, которые она время от времени вытирала ладонью. А когда слева к дороге вплотную подступил лес, она, сильно смущаясь, попросила Ванюшку остановить машину.

— Это можно, всегда можно, — сказал Ванюшка и надавил на тормоз, прижался к обочине. — Давай, тетка Лукерья, сбегай в лесок, погляди, дятел всех птенцов поставил на крыло?

Лукерья уловила насмешку в словах Ванюшки, но промолчала, она была рада-радешенька, что дотерпела до леса, и по-молодому выскользнула из машины, торопливо перелезла через канаву и сразу скрылась в ближнем орешнике. Над опушкой сейчас же взвилась сорока, застрекотала во всю глотку и полетела в глубь леса, понесла новость пернатым собратьям.

Ванюшка тоже вышел из машины, поднял капот, отвернул крышку на радиаторе и посмотрел, много ли в нем воды. Затем что-то потрогал в моторе. По тому веселому посвистыванью, с каким он садился в кабину, Тимофей Поликарпович понял, что с машиной все в порядке и они, видать, доедут без всяких бед, которые нередко стерегут людей на плохих дорогах.

Когда Лукерья вернулась, села на свое место, Ванюшка глянул на часы и быстрее погнал машину. Это испугало Лукерью, она подумала, что из-за нее Ванюшка опоздает на базу, ведь до станции еще не близко, а ну как опять живот у нее схватит. Она чувствовала, с животом дело худо, все урчало в нем что-то и повизгивало, будто сидели там голодные щенята и, скуля жалобно, искали сучью сиську. И Лукерья вся сжалась, втиснулась глубже в сиденье, надеясь, что так меньше ее будет трясти.

Тянувшийся слева лес неожиданно кончился, дорога свернула в луговину, зеленеющую отавой клевера, а потом выскочила на взгорок с липовой рощей, позади которой виднелись избы, невысокая круглая башня. По другую сторону рощи почти к самой дороге выбежало длинное строение из серого кирпича, новое, еще без крыши, с незастекленными редкими окнами.

— Ты погляди, колхоз богатый, а народу тоже негусто, — сказал Ванюшка, обращаясь к Тимофею Поликарповичу. — Вон ферму-то чужаков пригласили строить… С Кавказа, говорят, аж приехали… Да оно что, в «Заре» денег много, а заплати побольше, так хоть с Камчатки прикатят.

— А откуда в «Заре» твоей народу много быть, — отвечая Ванюшке, рассуждал Тимофей Поликарпович. — Будто он дорогу не знает в город. Да везде молодые одинаковы, бегут из деревни и пятки не смазывают. Не могу я все в голову взять, что за сила отворотила человека от земли, на которой он родился и в которую в конце пути опять уйдет… Однако вот что я тебе скажу, как бы там ни было, а не дело это, когда люди из такой дали сюда приезжают. Хоть, по слухам, строят они на совесть, спасибо им, а все одно не дело это… И не дело потому, что нет за ним будущего…