Архитектор его величества - [35]

Андрей Георгиевич попросил меня проверить работу каменоломен и запасы камня, дабы спланировать строительство и на текущий год, и на несколько последующих лет.

Представленные мною макеты храмов были князем одобрены. Единственное замечание касалось количества глав на будущем владимирском соборе. Я предложил сделать одну, дабы подчеркнуть башнеобразность здания: сей сугубо русский строительный прием мне весьма нравится. Но Андрей вспомнил, что у Софийского собора, главного храма Киева, тринадцать глав, и ему хотелось бы видеть во Владимире столько же. Я уже успел познакомиться с киевским храмом по рисункам и описаниям, и осмелился возразить, что София Киевская не башнеобразна, к тому же ее срединное пространство венчают лишь пять глав, как и в Софии Новгородской. Князь сказал, что тогда пусть будет пять[61].

Я задал вопрос, весьма важный для определения окончательного облика храмов: случайно ли то, что я не видел ни на одной из церквей Георгия Долгорукого каменных изваяний людей, животных и чудовищ, — только аркатуру и орнамент?

Феодор спросил меня, знаю ли я догматическую сторону украшения храмов изваяниями. Я честно признался, что она мне неведома, и такое украшение всегда было для меня чем-то самим собой разумеющимся. Тогда он все подробно описал. Оказывается, сие напрямую касается церковной догматики, причем не какого-нибудь из многочисленных апостольских постановлений, из которых, каюсь, мне ведома лишь небольшая часть, а Второй Священной заповеди — «Не сотвори себе кумира и никакого изображения…»

Про иконоборчество, имевшее место в Византии лет четыреста — пятьсот назад и прекращенное Седьмым Вселенским собором, я, разумеется, слышал, но оказывается, в иконопочитательском постановлении сего собора ничего не было сказано про изваяния: наверное, о них в пылу споров просто забыли. И получилось, что общие анафематствования всех предыдущих иконоборческих соборов, основанные на Второй Священной заповеди, для статуй так и не были отменены. Это создало догматическую неясность, дающую любой церкви возможность по своему усмотрению и разрешать, и запрещать украшение храмов изваяниями людей, животных и чудовищ. В католицизме такие украшения, действительно, являются чем-то самим собой разумеющимся, но византийская церковь их не одобряет, называя «идолами».

Я рассказал, что против такого украшения голоса раздаются и у нас: например, лет пятнадцать назад я был приглашен во французское аббатство Клерво советником по возведению сводов главного собора, и ныне покойный настоятель Бернар в беседе со мною удивлялся, зачем нужны забавные изваяния перед глазами братьев, занятых чтением, и что могут означать невообразимые каменные уроды с несколькими головами и хвостами. Сего достопочтенного аббата, да упокоит Господь его душу со святыми угодниками, беспокоило, что изучать пестрый мир каменных изображений для многих братьев интереснее, чем думать о заповедях Божиих. Но тем не менее и во Франции, и в нашей Священной Римской империи храмы изваяниями украшаются и, даст Бог, будут украшаться, и мне как архитектору сие весьма по душе.

Андрей Георгиевич сказал, что сие по душе и ему, и было по душе его отцу, которому в 1152 году от Рождества Христова — представь себе, князь привел дату именно по нашему календарю, а не по византийскому! — церковь еще не разрешала украшать храмы изваяниями. Но в бытность свою великим князем Киевским Георгий Владимирович получил у митрополита Константина благословение на это. Значит, новые церковные здания можно и должно украшать именно так, и единственная просьба — чтобы будущие каменные изваяния воспевали могущество не только христианской веры, но и княжеской власти. Я, разумеется, согласился, и на сем аудиенция завершилась.

И уже в последних числах января я поехал в Москву, недалеко от которой находятся каменоломни. В предыдущем письме я упоминал тебе, любезный брат мой во Христе, про сей небольшой город, находящийся в чрезвычайно выгодном месте: через него пролегает речная дорога из Владимира в Южную Русь — вверх по Клязьме, потом по волоку в Яузу, потом вниз по Яузе в реку Москву, далее вниз по Москве-реке до Оки, которая в своих верховьях близко подходит к Днепру — главной реке на большом старинном пути «из варяг в греки»[62].

Ехали мы до Москвы долго: даже по накатанному зимнику, в малоснежную и не очень морозную по здешним меркам зиму, в прекрасных санях, запряженных парою резвых лошадей, с молодым, но опытным возницею Проном, путь занял не меньше недели. Со мною ехали Яков Осипович и Евстафий Миронегович, подрядчик по перевозке камня. От Москвы к Владимиру уже тянулись сани с белым камнем, по всему пути были устроены места отдыха, обогрева и питания, мы ими тоже пользовались. Попадались нам и деревни, где мы находили ночлег.

Я спросил у Якова, неужели не было возможности добывать белый камень ближе к Владимиру. Тот объяснил, что князь Георгий Долгорукий повелел искать камень за много лет до большого строительства шестидесятого года, и было сделано множество пробных раскопов по берегам и Клязьмы, и ее притоков к западу, северу и югу от Владимира. Только к востоку камень не искали, опасаясь нападений булгар. В итоге выяснилось, что хорошего камня ближе Москвы нет, везде камень только грязно-серого цвета и настолько мягкий, что построить из него ничего нельзя