Ardis. Американская мечта о русской литературе - [28]

) «свой» — один из нас. Это сродство не имело ничего общего с симпатиями и антипатиями, с дискуссиями о поэзии и политике; оно находилось на совершенно ином психологическом уровне, и при общении с любым другим русским мы не ощущали ничего похожего»[134].

Hужно, правда, отметить, что и Карл, и Эллендея сумели сохранить дистанцию по отношению к Бродскому. Внучка наркома Литвинова Маша Слоним, наблюдавшая их в «Ардисе» в 1974 году, особо отмечает, что Эллендея «никогда не участвовала в поклонстве» перед Бродским и «трезво его оценивала… Она относилась к нему чуть-чуть с насмешкой»[135]. Впрочем, трезвость чувствуется по тону не только записок Эллендеи о Бродском, но и Карла. Характерно, что поэт угрожал Эллендее судом, если она опубликует записки мужа о нем[136].

Так ли уж прав профессор Липовецкий, утверждая, что окружение Профферов сформировало их взгляд на литературу и, соответственно, господствующий по сей день либеральный канон российской словесности? Липовецкий полагает, что «Ардис» стал зоной пересечения трех либеральных кругов российской интеллигенции: «Н. Я. Мандельштам, с которой Профферы очень подружились и о которой Карл оставил пронзительные и острые мемуары; круг «аэропортовских» либералов, в котором важнейшая идеологическая роль принадлежала Льву Копелеву и Раисе Орловой… наконец, круг Бродского и его друзей с их собственными эстетическими взглядами»[137].

На первый взгляд, всe выглядит именно так, если не считать, что Копелевы и Бродский на тот момент принадлежали кругу Мандельштам. Насколько Профферы действительно были ведомыми в формировании редакционной политики «Ардиса»? Где были именно они, а где друзья, несомненно направлявшие и влиявшие на те или иные их решения?

Глава VII НЕСОВЕТСКАЯ КУХНЯ

Карл вспоминает, что встреча с Еленой Сергеевной Булгаковой была «главной целью нашей первой поездки в Москву в 1969 году. Остальные наши встречи и публикации были скорее случайными удачами»[138].

Профферы оказались в СССР вскоре после выхода «Мастера и Маргариты», «в самый разгар его популярности». Неудивительно, что Эллендея решила заняться именно Булгаковым — его роман был, очевидно, главной литературной сенсацией второй половины 60-х годов. Хотя Надежде Яковлевне книга и не понравилась, она сама позвонила вдове Булгакова Елене Сергеевне, «тепло отрекомендовала нас и устроила нам встречу с ней». Так Профферы открыли для себя существование «вдовьей сети», которой отныне всегда будут пользоваться[139].

Знакомство с Еленой Сергеевной несомненно было важным, но именно «случайная удача» — Надежда Мандельштам — предопределит создание «Ардиса». Карл Проффер признается, что они с Эллендеей плохо понимали, к кому именно их рекомендовал Кларенс Браун: «Тогда мы слабо представляли, кто такой Мандельштам и кто такая она… О. М. (Осипа Мандельштама. — Н. У.) мы знали по нескольким стихотворениям, которые прочли в магистратуре, и для нас все писатели того периода (начала XX века) были такими же мертвыми классиками, как Достоевский и Толстой. Отчасти из-за нашей молодости и неискушенности нам не приходило в голову, что эти писатели чуть ли не наши современники и что люди, знавшие их и даже жившие с ними, еще живы»[140].

Эллендея приводит свой диалог с Надеждой Яковлевной весной 1969 года:

«— Вы когда-нибудь напишите о нас?

Я отвечаю:

— Нет.

Мне двадцать пять лет, и такая работа мне кажется немыслимой»[141].

Эти признания крайне важны для понимания природы «Ардиса». Профферы приехали в Москву в 1969 году не с готовым планом. Они случайно познакомились с Надеждой Мандельштам, толком даже не представляя, кто она и чем может быть полезна. Начавшееся общение постепенно стало открывать для них прошлое от серебряного века до Сталина включительно: «Она, казалось, знала всех писателей, кого мы могли вспомнить. Особенно поразило нас, что она знала Блока и бывала на собраниях символистов (например, в «Бродячей собаке»). Она вспоминала времена, о которых мы знали только из книг. Мы без конца задавали вопросы, и она без конца нас удивляла — не только самими историями, но и резкостью, независимостью своих суждений о людях и событиях, которые были известны нам только по устаревшим книгам наших славистов»[142].

Общение с Надеждой Мандельштам сумело насытить Профферов такими знаниями, впечатлениями и эмоциями, что они уже не могли оставаться в рамках своих научных специализаций. Перед их глазами стала собираться мозаика русской литературы, какой ее никто не знал. Ни в России, ни на Западе. Это был несомненный шанс. И Профферы им воспользовались.

Впрочем, другой не менее «случайной удачей» оказалось и знакомство с Бродским. 29-летний поэт являл собой актуальный феномен той культуры XX века, об истории которой Профферам рассказывала Мандельштам. Точно так же, как в случае с Надеждой Яковлевной, Профферы почти не знали, к кому они едут, всецело доверившись рекомендации[143].

«Она (Надежда Яковлевна. — Н. У.) — мастерица связывать судьбы». Эллендея утверждает, что к тому времени они уже читали некоторые стихи Бродского, но были осведомлены о его существовании главным образом из-за судебного процесса. Поскольку за те шесть месяцев, что Профферы провели в СССР, они узнали множество историй пострашнее, чем недолгая ссылка в Архангельскую область, то Бродского они совсем не воспринимали как «мученика». «Ну, еще один писатель, с которым надо встретиться. В Москве больше никто не предлагал с ним познакомиться, хотя многие наши друзья знают его лично», — пишет Эллендея