Аракчеевский сынок - [97]

– Может быть, – отозвался этот равнодушно.

Квашнин немножко выпрямился и выговорил:

– Я утверждаю, барон, что Шумский не знает, что я решился быть у вас. Я не понимаю, по какому праву вы считаете возможным мне не верить.

– Я имею право господин офицер не верить словам молодых людей, принадлежащих к тому кружку гвардейцев, где все считается позволительным. Если им возможно менять свои фамилии, надевать разные костюмы, являться в дома и принимать у себя под разными личинами и, вообще, играть всякие комедии, то уж говорить им…

Барон не договорил и слегка пожал плечами, как бы удивляясь, что молодой человек еще имеет претензию обижаться.

– Но оставим в стороне вопрос, – продолжал барон, – имел ли я право так отнестись к вашим словам или, вообще, относиться так к вам, к господину Шумскому и вам подобным. Объясните, пожалуйста, кратко, какая причина заставляет меня принимать вас у себя.

– Я явился, барон, узнать какой повод вы имели, чтобы в короткий промежуток времени согласиться на предложение моего друга и тотчас же написать ему письмо с отказом. И мало того, по слухам баронесса уже невеста другого. Что могло случиться за несколько часов времени?

Барон помолчал, потом поднял свои светлые, честные глаза на Квашнина и вымолвил:

– Вы не знаете этой причины? Полагаю, что вы должны ее знать, что вы знаете многое из того, что я узнал вдруг неожиданно.

– Если бы я знал, барон, то я бы и не явился вас спрашивать.

– Вы друг господина Шуйского?

– Точно так-с.

– Давнишний?

– Да-с.

– И вы не знаете, кто господин Шумский! Странно!

– Как кто! – удивляясь, отозвался Квашнин, – вы сами назвали его. – Шумский, флигель-адъютант, артиллерийский офицер, сын графа Аракчеева, – не прямой, но зато единственный и любимец. А так как граф Аракчеев всесильный сановник в государстве, то очевидно, что Шумскому предстоит быть по соизволению государя – графом Аракчеевым и наследовать все состояние отца.

– Все, что вы изволите говорить, – отозвался барон, – я тоже думал. Иначе я никогда бы не дал своего согласия… Но все это оказывается только одним – как бы это сказать – un mirage[33]… вы говорите по-французски?

– Нет-с, не говорю, – нетерпеливо отозвался Квашнин, – и слова этого не понимаю. Вранье – хотите вы сказать?

– Нет, не совсем вранье, a… un mirage. Все это так казалось. Может быть, и самому господину Шумскому все это казалось, и теперь даже кажется. Я почти уверен, что Шумский действительно не знает сам ничего и только, вероятно, теперь узнает то, что многие уже знают.

– Барон, я ничего не понимаю. Потрудитесь объясниться просто, а не загадками. Вы сами желали, чтобы беседа наша была короткая.

– Господин Шумский, – выговорил барон, как будто слегка вспылив, – неизвестно кто, и что, и откуда. Он не сын Аракчеева, а подкинутый младенец. Кто его отец и мать – никому неизвестно.

Квашнин только слегка сдвинул брови и, помолчав мгновение, ответил тихо:

– Это, барон, безобразная петербургская сплетня, вражеская клевета, про которую не стоит говорить. Кому же лучше знать – Аракчееву самому или нам с вами – кто Шумский? И каким образом человек в положении графа Аракчеева станет называть и даже станет любить чужого ребенка?

– Да поймите, – воскликнул барон, – что он сам обманут! Сам Аракчеев. Только две женщины знают, кто Шумский – любовница графа и какая-то нянька, которая даже была у меня в доме.

– Но позвольте, барон. Откуда все это дошло до вас?

– Мне передал все мой родственник, молодой человек, которого я очень люблю и за которого всегда думал отдать дочь.

– Фон Энзе? – произнес Квашнин.

– Да, фон Энзе.

– Где же он подобрал эту клевету?

– Он узнал все это от девушки, которая жила у нас, которую зовут Пашутой, и она же была у меня сегодня утром и мне подробно рассказала всю историю происхождения господина Шуйского. И неужели вы думаете, что я бы основал мое решение отказать принятому жениху, если бы не было у меня верных сведений?

– Но почему же, – возразил, улыбаясь, Квашнин, – крепостная девушка Аракчеева знает то, чего никто не знает?

– Она узнала это от одной женщины, которая была взята в дом Аракчеева почти со дня рождения Шумского. Кому же знать лучше, как не ей! Она все рассказала Пашуте, и даже передала много подробностей, которых Пашута не хочет покуда рассказывать.

– И вы всему этому верите?

– Совершенно, – отозвался барон. – И согласитесь, что всякий в моем положении, несмотря на скандал, немедленно взял бы свое слово назад. Если бы я знал, что граф Аракчеев знает эту тайну и все-таки желает считать господина Шумского своим сыном, все-таки пожелает сделать его наследником своего имени и состояния, то тогда признаюсь вам…

Барон пожал плечами и прибавил:

– Не знаю, как бы я поступил. Побочный сын или приемыш – что лучше? По-моему, приемыш лучше. Если бы граф, хотя бездетный, хотел иметь сына, то лучше было бы, честнее было бы, взять приемыша и воспитать, нежели, будучи уже женатым, прижить ребенка с какой-то женщиной. Ну, да это все, – прибавил барон, – рассуждения, к делу не идущие. Я хотел сказать, что когда я писал письмо господину Шумскому, мною руководила уверенность, что сам граф Аракчеев обманут, ничего не знает, а что теперь, когда все раскроется, граф сам прогонит от себя своего обманным образом полученного подкидыша. И тогда – представьте себе мое положение, мое, барона Нейдшильда, потомка древнейшего шведского рода, человека, коего предки отличились во времена Карла XII, один из них даже…