Арабская поэзия средних веков - [56]

Жестокой любовью палимый,

Я выстрелю в сердце любимой,

Чтоб огненной страсти стрела

Холодное сердце прожгла!

Я раб моего вожделенья,

Которому нет завершенья.

Я раб с того самого дня,

Когда она мимо меня

В душистом своем ожерелье,

В одеждах, что ярко пестрели,

Прошла, колыхаясь, как лодка,

Скользящей и плавной походкой.

Ужель позабыть ты могла

Ту ночь, когда дымная мгла

На небе луну сожрала,

Когда ты моею была,

И был я и робким и страстным,

И вдруг пред рассветом ненастным,

Исхлестанный черным дождем,

Гонец постучался в наш дом,

Явился и спас нас двоих

От родичей гневных твоих…

Отдавшись любви, как судьбе,

Забыл я о Страшном суде,

И Хинд разлюбить я не волен —

Любовью и юностью болен…

И Хинд наконец мне сказала,

Слегка приподняв покрывало:

«Как ворон, сторожкая птица,

Что глаз любопытных боится,

Проникни во тьме, в тишине

Незримо, неслышно ко мне,

Чтоб люди тебя не видали

И после судачить не стали».

И, ночи дождавшись с трудом,

Проник я к возлюбленной в дом,

Но были мы оба жестоки,

И сыпались градом упреки,

И, руки воздев к небесам,

Воскликнул я: «Стыд мне и срам

За то, что я столько терплю

От девы, что страстно люблю!»

И Хинд, зарыдав, отвечала:

«О милый, ты выпил сначала

Горчайшее в мире питье,

Но дрогнуло сердце мое,—

Тебя я избавлю от пыток

И дам тебе сладкий напиток».

«О прекрасная Абда, меня исцели…»

О прекрасная Абда, меня исцели,

Уврачуй, как бальзам, и печаль утоли!

И не слушай наветов, чернящих меня,

Ибо тот, кто, по злобе другого черня,

Хочет выставить наши грехи напоказ,

Тот и сам во грехах и пороках погряз.

Ты поверь, что коварства в душе моей нет,

Я, поклявшись в любви, не нарушу обет.

Вероломство людей удивительно мне —

После смерти лжецы пребывают в огпе.

Клятву верности я пред тобой произнес,

И омыл ее чистыми каплями слез,

И вонзил эту клятву, как нож, себе в грудь

Для того ли, чтоб ныне тебя обмануть?!

Ты суровой была, ты меня прогнала,

И печальные вздохи мои прокляла,

И не верила ты, что я чист пред тобой,

Что душа моя стала твоею рабой,

Что отныне она лишь тебе отдана

И ни в чем пред своей госпожой не грешна.

Ведь порою, когда меня гложет тоска,

Я гляжу на красавиц, одетых в шелка,

Что, как дикие лани, легки и стройны

И, как царские дочери, томно-нежны,

И проходят они, завлекая меня,

Красотою своею дразня и маня,

И подходят они и зовут за собой,

Наградить обещая наградой любой,

Но их сладостный зов не ласкает мой слух —

Я не внемлю ему, и печален и глух,

Я спокойно гляжу этим девушкам вслед,

В моем сердце желанья ответного нет,

Ибо сердцем моим завладела она,

Та, что так хороша, и робка, и скромна.

Эта девушка — ветка цветущей весны,

Ее стан — как лоза, ее бедра полны.

Восклицают соседи: «Аллаху хвала,

Что так рано и пышно она расцвела!»

Без чадры она — солнце, в чадре — как луна

Над которой струится тумана волна.

Она стала усладой и болью для глаз,

Она ходит, в девичий наряд облачась,

Опояской тугою узорный платок

По горячим холмам ее бедер пролег.

Ее шея гибка, ее поступь легка,

Она вся — словно змейка среди тростника.

Ее кожа нежна, как тончайший атлас,

И сияет она, белизною лучась.

Ее лик создавала сама красота,

Радость вешнего солнца на нем разлита.

Ее зубы — что ряд жемчугов дорогих,

Ее груди — два спелых граната тугих,

Ее пальцы, — на свете подобных им нет! —

Как травинки, впитавшие росный рассвет.

Завитки ее черных блестящих волос —

Как плоды виноградных блистающих лоз,

Ее речи — цветы, ее голос медвян —

Словно шепчется с желтым нарциссом тюльпан.

Никого не ласкала она до меня

И любовного раньше не знала огня.

Она вышла однажды — и мир засиял,

Сам Аллах мне в тот миг на нее указал.

И прошла она мимо, как серна скользя,

И я понял, что спорить с судьбою нельзя.

И любовь в моем сердце тогда родилась,

И была велика этой девушки власть.

И спросил я людей: «Вы заметили свет,

Что течет от нее?» — и услышал ответ:

«Ненавистного лик отвратительней туч,

А любимого лик — словно солнечный луч».

«Бубенцы и ожерелья рок унес…»

Бубенцы и ожерелья рок унес,

И мой плащ насквозь промок от ливня слез.

Каждый день уходят близкие от нас,

Одинокий, жду, когда пробьет мой час.

На ветру я, как больная птица, стыну

И мою предвижу горькую судьбину…

Нет друзей… Одни стяжатели вокруг,

Всех снедает лютой алчности недуг.

Люди, люди, вы цари, когда берете,

Вы презренные рабы, когда даете!

Вопрошали меня близкие с тоской:

«Неужели одинаков род людской?»

Отвечал я: «Люди — звери двух сортов,

Я делю двуногих на свиней и псов,

Отличаются одни собачьей хваткой,

А другие свинской, грязною повадкой».

Много ль скромных, чьи потребности малы,

Много ль матерей, достойных похвалы?

Где отыщешь силача и добряка,

Друга, чья душа щедра и широка?

Поиски мои — напрасные старанья,

Я скиталец, беспокойный вечный странник…

Так уйди же в тень, живи и сир и наг

И не домогайся преходящих благ!

Жаждем мы богатства в страсти неуемной

И порой теряем свой достаток скромный.

А в итоге все уйдет, в забвенье канет,

Кто нас вспомнит, добрым словом кто помянет?..

Знаю, говорят, что я умен и смел,

Говорят, я истину найти сумел.

Но простая истина у мудреца:

Бедность и богатство — все в руке творца.

Человек, ведь ты в своей судьбе не волен,

Так не суетись и малым будь доволен.

Сердце обуздай, к терпенью приучи