Арабская поэзия средних веков - [53]

Не гаси же огня, веселись и другую не сватай».

Мой недуг, мою страсть излечить уж не сможет никто,

Откажусь от врачей, не пойду к ним с доверьем и платой.

Ночь я с Зайнаб провел, и ту ночь не забуду, пока

Холм надгробный не станет для Омара вечной палатой.

Ожидал я, один, — и явилась мне Зайнаб луной,

Озарилась долина, и скрылся злодей соглядатай.

Я не мог домогаться запретных веселий, хотя,

Как чета новобрачных, мы были в одежде богатой.

Самых близких чета, мы греха не вкусили в ту ночь,

Пусть же злобой теперь захлебнется завистник проклятый!

«О молния, со стороны Курейбы…»

О молния, со стороны Курейбы

Сверкнула ты над скопом облаков,

И тучи до земли сбежали стадом,

Как стадо верблюжат бежит на зов.

А были полосаты, черно-белы…

Вмиг под дождем размяк земли покров.

Она пришла — был срок менять кочевье,

На крюк разлуки счастлив был улов.

Газелья шея промелькнула в бусах

Кораллов алых, скатных жемчугов.

Лицо луной сияло безущербной,

Как финики, блестящ был ряд зубов.

«Стеснилось сердце, и не сплю…»

Стеснилось сердце, и не сплю —

Как будто в первый раз люблю.

Смотрю я на зарниц игру,

И пламя льется по нутру.

О ночь! Уснул мой караван,

Мне одному покой не дан.

Все это, Хинд, твои дела,—

Что я разбит, сожжен дотла.

Дверь отворилась, и на миг

Мелькнул ее сиявший лик,

И рот с набором жемчугов,

Белей, чем лилии лугов.

Она, лишь тьма сменила свет,

Прислала добрый мне ответ:

От Хинд мне передали весть,

Что может ночь со мной провесть.

Нас укрывала досветла

Шатра полночного пола.

Уста, очищенные сном,

Дышали медом и вином,

И все мне чудилось, что пью,

Припав к прозрачному ручью.

«Стойте, други…»

Стойте, други, — хочу перед вами излить мою муку.

Нынче день расставанья — увидите нашу разлуку.

Не спешите же, дайте о всем рассказать, не таясь,

Сжальтесь — скорби в душе на весь век накопил я запас.

С караваном ушла, мне подбросила ворох страданья.

Не забыть, как она, в огорчении, после свиданья

Говорила служанке слова со слезой пополам:

«Знаешь ты человека, сейчас подходившего к нам?

Он в любви мне поклялся, да правду недорого ценит!

Ты сказала тогда: «Он тебе никогда не изменит!»

Говорила, не бросит, меня не покинет одну

И желанья мои все исполнит, едва намекну.

Если он совершил то, чего ожидать не могла ты,—

Вот Аллах! — он узнает, что значит дождаться расплаты!»

Все я слышал до слова — не знали, что рядом стою.

Словно угли горячие падали в душу мою.

Я коня повернул, замешал я приятеля в дело:

«Друг, она на меня или мимо меня поглядела?»

«На тебя!» И сказал я, желая его остеречь:

«К ней поди, но не верь ей, заране обдумывай речь».

Только тот подошел, заклинать она стала Аллахом:

«Чем-нибудь огорчи его, гневом помучай иль страхом!

Ты скажи вероломцу: такую беду испытав,

Сам не стал бы ты жить, сам бы кинулся в бездну стремглав!

Ей за верность в любви — ты добавь — полагается плата,

Год она прождала, целый год улетел без возврата».

Я сказал ей: «Коль любишь, мой грех позабудь и прости,

Хоть я сам за него извиненья не в силах найти».

И добавил: «В измене меня упрекаешь напрасно,

Никакая другая с тобою сравниться не властна!»

Нет, разлукою с ней я завистнику пищи не дам,

Что бы нудный советчик о нас ни твердил по углам.

Опостылели мне надоедных соседей уроки!

Уж меня от нее отвратили однажды попреки,

Клевете я доверился! Истинно кажется мне,

Что я был околдован и ей изменил, как во сне.

Не умен человек, если бросит он верного друга;

Вероломство его — ненавистникам злобным услуга.

А сегодня — ее ожидаю в ночи, без огня,—

Страшно, как бы враги не сгубили ее и меня.

«Зажегся я любовью к Нум…»

Зажегся я любовью к Нум, едва увидел лик ее

В долине той, где на холмах Ватаир лепится и Нак.

Я ради родинки ее теперь верблюдицу свою

Гоню во всю верблюжью прыть, усталую, сквозь пыль и мрак,

Я из-за родинки ее уже в долине слезы лил,

Опережавшие меня, — и слез источник не иссяк.

Не мир, а родинка виной, что мне постыло все вокруг,

Что поселился я в земле, где не растет ни плод, ни злак.

Виною родинка, что мой перемежается недуг,

Уйду — вернусь, вернусь — уйду, неверен мой безумный шаг,

Виновна родинка, что мне потайным шепотом она

Навек в свой дом замкнула дверь, недружелюбную и так.

Вблизи святыни взор ее пронзил меня своим лучом,

Еще звучат в моих ушах посулы недоступных благ.

Я многих в жизни забывал, но мне до гроба не забыть,

Как Нум в Медине меж подруг условный подала мне знак.

«Исчезни любовь на земле…»

Исчезни любовь на земле — и моя бы исчезла.

Но — видит Аллах! — исчезать не желает любовь.

Но если любви я лишусь с остальною вселенной,

На гибель свою, полюблю я, наверное, вновь.

Мне слушать отрадно тебя, хоть далеки от правды

Твои подозренья и хмуришь ты попусту бровь.

Услышу ли звук ее сладкого имени, други,

Всегда говорю себе: «Имя ее славословь!»

Увижу ль в толпе от любви потерявшего разум,

Во мне — говорю — безрассуднее бесится кровь.

Права ли она или нет? Буду ль ею отвергнут

Иль снова любим? Достоверный ответ приготовь.

«Припомнил я, что было здесь…»

Припомнил я, что было здесь,

Проснулась страстная мечта.

Однажды ночью исходил

Я эти грустные места.

Трех стройных женщин встретил я.

Одна уже вошла в лета,

Другая — с грудью молодой.

Сопровождала их чета