Апсихе - [12]
А сегодня украла двадцатку и для себя. Мне почему-то кажется, что это ерунда, что мои цели и мысли о совершенной рыночной торговке и моя любовь к клиентам, энергия, которую в огромных количествах изливаю вокруг прилавка, куда важнее. И то, что зарабатываю на двадцатку больше, чем предусмотрено, — ерунда. Может, больше не буду красть. Посмотрим.
Ак. Можно сказать, что из глины своих данных ты вылепила другую скульптуру. Правильно ли, с твоей точки зрения, утверждать, что твоя творческая энергия никуда не делась, жива и свежа (даже больше чем можно предположить), только покинула привычную землю искусства? Просто в данный момент ты не крутишься среди людей искусства?
Саке. Прежде всего мне не понравилась интеллектуальная интонация вопроса. Знаешь, моей жизни это искусство, этот театр и это кино ни к чему. Совсем-совсем лишние, говорю совершенно спокойно. Слушай, мне так хорошо на рынке, где каждый продавец крупнее всех шекспировских «Бурь».
Слушай, я же не слепая, у меня есть глаза. Только слепой видит что-то в одном месте и не видит в другом, только слепой не разглядит в осле собаку, а в кусте шиповника — спину. Здесь у нас, на Стеклянном рынке, есть абсолютно всё: самый высокий юмор (коллега португалец из рыбного отдела подходит к соседям коллегам из сырного отдела, в приятном соседстве с которыми работает уже пять лет, и спрашивает, не продадут ли сыра), мудрость (мысли торговки колбасами и хреном о никакой рыночной торговке), боль (после вчерашнего дня сегодня весь день болят стопы). Здесь есть всё, беды не знаю и не вижу смысла творчески выдумывать обстоятельства, чтобы достичь той или иной цели. Правда, вчера приходила дочь управляющего рынком, но я не видела ее (наверное, была вся в покупателях). Она тоже не много увидела вокруг — слепая, как щенок. Торговец хлебом говорит, что он ее хороший друг. Ну, раз торговец хлебом говорит, значит, знает.
Ак. Как начинается день на рынке?
Саке. Со склада. Пропитавшегося плесенью, под громыхающим железнодорожным мостом, просторного и влажного, с холодильной комнатой для сыров (соседских) и морепродуктов, колбас и прочих вещей (наших!). Там вместе с коллегой складываем на тележку нужные инструменты, товары и везем на рынок минут десять. Одна тянет тележку, а другая присматривает за ящиками, чтобы те не слетели на кочках и на краю тротуара, потому что тележка без бортов. Я всегда тяну быстро и твердо, хотя однажды на повороте пара банок слетела и разбилась — думаю, коллега недосмотрела. Как вытру и приведу в порядок прилавок, включаю прожектор для освещения колбас, подметаю пол на нашей территории, развешиваю на крюках колбасу, вытираю проспиртованными салфетками стол, доски, ножи и весы, раскладываю, рассортировываю колбасы, ставлю банки с хреном, хреном со свеклой и огурцами. Включаю весы, расстилаю на столе красивую, белую, шуршащую упаковочную бумагу, часть ее складываю пополам и разрезаю ножом (в целях экономии — для небольших покупок), потом у соседа слева, торговца хлебом, покупаю буханку хлеба (мне нравится золотой со шпинатом или особенно вкусный оливковый хлеб с семенами тыквы), а у соседей справа, торговцев сыром, — кусочек сыра. Это — моя еда на день, и я всегда приношу на работу большую бутылку ключевой воды, набираю утром у дома. На острове много родников чистой воды.
Ак. Что ты думаешь о деятелях театра, кино, актерах? Ведь это частица твоего прошлого. Может, и будущего.
Саке. Я — актриса? Не помню. Не знаю, не знаю. Может так случиться, что больше никогда и ничего не сыграю. Но не заморачиваюсь. Я теперь продавщица, клянусь своими руками и фартуком, забрызганным свеклой, что мне наплевать, если никогда больше не войду в круг людей искусства или культуры.
У меня есть рынок, а это сейчас — мое все. Потому что если уж я здесь оказалась, так люблю до боли. Как со всеми людьми, которых довелось встретить. Если уж встретила, никогда не перестану поклоняться им в прямом смысле этого слова и помнить, что они — беспредельны. Изо всех сил постараюсь их в том убедить, если сами не знают или не помнят. Тому, о чем сейчас сказала, только начинаю учиться, раньше такой не была. В жизни не назову себя мудрой, разве что с иронией. А если когда назову, будь добра, пни мне со всей силы ногой в живот. Пнешь?
Ак. Договорились. Со всей силы. А если будешь беременна?
Саке. Тогда — еще сильнее. От этого нутро только окрепнет.
Ак. Расскажи еще об актерах и о себе.
Саке. Вчера впервые со дня своего рождения в этой стране случайно попала к актерам. Едва приехав на остров, узнала, что здесь есть такая компания, которая объединяет небольшое сообщество актеров острова. Эта компания единственная, и я автоматически записалась туда. Правда, признаюсь, участвую в ней совсем тенью, ничего не читаю, не интересуюсь, нигде не бываю, никуда не пробовалась, даже взносы не заплатила (потому что не было ни гроша, ни его окатыша), чтобы мне присылали извещения с новостями или будущим художественными проектами. Так или иначе, раз в месяц всем членам компании присылают приглашение встретиться в одном баре. Я их все пропустила. Хотя и было немножко любопытно, но как-то не тянуло. Вчера, пока работала на рынке, подумала, не означает ли это мое нежелание близости к актерам одной слабости: раз я не являюсь известной и признанной местной артисткой, то и желания быть в кругу коллег нет. А если бы я что-то уже сделала, то с удовольствием мчалась бы на встречу, чтобы насладиться собой, вернее — знанием других о моих достижениях.
«Однажды, когда увечные дочери увечной застройки – улицы – начали мокнуть от осени, я зашла в бар. Каким бы жутким ни казался город, он все еще чем-то удерживал меня в себе. Может, потому что я молода. В тот вечер все обещало встречу и лирический конец. Уже недалеко до нее – низовой смерти. Ведь недолго можно длить жизнь, живя ее так, что долго протянуть невозможно.Бар был лучшим баром в городе. Его стены увешаны циклом Константина «Сотворение мира». Внутри сидели люди, в основном довольно молодые, хотя выглядели они еще моложе – как юнцы, поступающие на специальность, к которой у них нет способностей.
«Это была высокая гора на удаленном южном острове, омываемом океаном. Посетителей острова, словно головокружение от зарождающейся неизвестности или блаженное растворение во сне, больше всего привлекала единственная вершина единственной горы. Остров завораживал своими мелкими луговыми цветами; сравнительно небольшой по площади, он был невероятно искусно оделен природой: было здесь солнце и тень, горные уступы и дикие луга, и даже какие-то каменные изваяния. Притягивал открывающимися с его краев видами и клубящимися, парящими, зависшими облаками»..
«Все, что здесь было, есть и будет, – всего лишь вымысел. Каждое слово – вымысел пальцем в небо. Что-то, во что случилось уверовать, сильно и нерушимо. Еще один вымысел, разве что на этот раз поближе, посветлее и подолговечнее, но все же – вымысел. А вымысел – это такой каждый рикошет мысли, когда собственное сознание искривляется и, отскочив от бог знает каких привидений или привиденностей, берет и сотворяется, сосредотачивается в целую мысль…» Перевод: Наталия Арлаускайте.
«Доски мостка отделялись одна за другой, отскакивали от каркаса, вытряхивали гвозди и принимались тереть бока невыполнимой. Охаживали до тех пор, пока ее тело не принимало вид мостка, становилось коричневым от ушибов и древесины. Доски с точностью передавали невыполнимой свой рисунок, цвет, все пятнышки, мелких жучков, трещинки. Потом переворачивали ее, посиневшую и гноящуюся от ушибов, вверх тормашками – так, чтобы легла на их место…» Перевод: Наталия Арлаускайте.
Жизнь – это чудесное ожерелье, а каждая встреча – жемчужина на ней. Мы встречаемся и влюбляемся, мы расстаемся и воссоединяемся, мы разделяем друг с другом радости и горести, наши сердца разбиваются… Красная записная книжка – верная спутница 96-летней Дорис с 1928 года, с тех пор, как отец подарил ей ее на десятилетие. Эта книжка – ее сокровищница, она хранит память обо всех удивительных встречах в ее жизни. Здесь – ее единственное богатство, ее воспоминания. Но нет ли в ней чего-то такого, что может обогатить и других?..
У Иззи О`Нилл нет родителей, дорогой одежды, денег на колледж… Зато есть любимая бабушка, двое лучших друзей и непревзойденное чувство юмора. Что еще нужно для счастья? Стать сценаристом! Отправляя свою работу на конкурс молодых писателей, Иззи даже не догадывается, что в скором времени одноклассники превратят ее жизнь в плохое шоу из-за откровенных фотографий, которые сначала разлетятся по школе, а потом и по всей стране. Иззи не сдается: юмор выручает и здесь. Но с каждым днем ситуация усугубляется.
В пустыне ветер своим дыханием создает барханы и дюны из песка, которые за год продвигаются на несколько метров. Остановить их может только дождь. Там, где его влага орошает поверхность, начинает пробиваться на свет растительность, замедляя губительное продвижение песка. Человека по жизни ведет судьба, вера и Любовь, толкая его, то сильно, то бережно, в спину, в плечи, в лицо… Остановить этот извилистый путь под силу только времени… Все события в истории повторяются, и у каждой цивилизации есть свой круг жизни, у которого есть свое начало и свой конец.
С тех пор, как автор стихов вышел на демонстрацию против вторжения советских войск в Чехословакию, противопоставив свою совесть титанической громаде тоталитарной системы, утверждая ценности, большие, чем собственная жизнь, ее поэзия приобрела особый статус. Каждая строка поэта обеспечена «золотым запасом» неповторимой судьбы. В своей новой книге, объединившей лучшее из написанного в период с 1956 по 2010-й гг., Наталья Горбаневская, лауреат «Русской Премии» по итогам 2010 года, демонстрирует блестящие образцы русской духовной лирики, ориентированной на два течения времени – земное, повседневное, и большое – небесное, движущееся по вечным законам правды и любви и переходящее в Вечность.
События, описанные в этой книге, произошли на той странной неделе, которую Мэй, жительница небольшого ирландского города, никогда не забудет. Мэй отлично управляется с садовыми растениями, но чувствует себя потерянной, когда ей нужно общаться с новыми людьми. Череда случайностей приводит к тому, что она должна навести порядок в саду, принадлежащем мужчине, которого она никогда не видела, но, изучив инструменты на его участке, уверилась, что он талантливый резчик по дереву. Одновременно она ловит себя на том, что глупо и безоглядно влюбилась в местного почтальона, чьего имени даже не знает, а в городе начинают происходить происшествия, по которым впору снимать детективный сериал.
«Юность разбойника», повесть словацкого писателя Людо Ондрейова, — одно из классических произведений чехословацкой литературы. Повесть, вышедшая около 30 лет назад, до сих пор пользуется неизменной любовью и переведена на многие языки. Маленький герой повести Ергуш Лапин — сын «разбойника», словацкого крестьянина, скрывавшегося в горах и боровшегося против произвола и несправедливости. Чуткий, отзывчивый, очень правдивый мальчик, Ергуш, так же как и его отец, болезненно реагирует на всяческую несправедливость.У Ергуша Лапина впечатлительная поэтическая душа.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Роман «Время обнимать» – увлекательная семейная сага, в которой есть все, что так нравится читателю: сложные судьбы, страсти, разлуки, измены, трагическая слепота родных людей и их внезапные прозрения… Но не только! Это еще и философская драма о том, какова цена жизни и смерти, как настигает и убивает прошлое, недаром в названии – слова из Книги Екклесиаста. Это повествование – гимн семье: объятиям, сантиментам, милым пустякам жизни и преданной взаимной любви, ее единственной нерушимой основе. С мягкой иронией автор рассказывает о нескольких поколениях питерской интеллигенции, их трогательной заботе о «своем круге» и непременном культурном образовании детей, любви к литературе и музыке и неприятии хамства.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)