Апсихе - [11]
Саке. Сегодня работала на рынке. Вчера тоже. Позавчера работала на корабле. Очень хотела, чтобы в тот вечер посуду мыл Алан, и надеялась его увидеть. Посудомойщиком был другой, африканец, полный болван. Но Алана видела. Оказывается, он живет на том корабле, как и еще несколько человек. Во время нашего совсем неплохого короткого разговора про корабль он почему-то упомянул, что в его каюте большая кровать. Вчера весь день на рынке — как на сотне крыльев. Работала одна, потому что коллега, продавщица-полька в отпуске с семьей. Так что я одна владела прилавком, работала тщательно, экономно (то есть не резала слишком много колбасы на пробу), крутилась быстро, заработала чуть больше, чем обычно по пятницам, весь день не сходила улыбка, предназначенная для каждого клиента. Важно научиться не смотреть с обидой на тех клиентов, что только пробуют и уходят, ничего не купив (заметила это в лицах других продавцов). Как подумаешь, какая разница, купят или нет, пусть делают, что хотят, елки-палки.
Всегда интересно, когда кто-нибудь подходит, смотрит на семь сортов копченых колбас на прилавке и спрашивает: «Они все одинаковые?» Вот еще, как же одинаковые?! Как же одинаковые, если уже одна форма так сильно отличается? Например, окорок «Танцы» — выглядит как окорок копченый, с нежным ясным запахом, розовый, красивый и дорогой. Дальше — очень вкусная и душистая колбаса с шиповником, называется «Мясной куст». Копченая колбаса «Бриз» с белыми кусочками сала и травами, в форме кольца, серая и подешевле, чем «Мясной куст». Тот чуть более тощий, поэтому его больше любят (хотя «Бриз» тоже пользуется спросом). Прекрасная тощая копченая колбаса под названием «Кальмар». Маленькие, яркие розовато-оранжевые колбаски с множеством точечек, по виду напоминают черные слезы, разметанные по красноватому от заката пляжу. Правда, они называются «Плач», и они подороже, кроме того, в них добавлены те же самые ягоды шиповника. И последние из копченых колбас — очень любимые и популярные сосиски «Голые воспоминания», длинные, с черным перцем и семенами тмина, очень высокого эстетического уровня. В составе всех колбас есть чеснок, он один из главных источников вкуса. Сделаны без консервантов, без красителей, без всяких искусственных добавок. Поэтому, когда весь день лежат на прилавке, особенно если день жаркий, на их шкурке кое-где появляются белые пятна. Но покупателям всегда говорю, что это — самозащита натурального продукта от тепла, а белеющие пятна — кристаллизующаяся соль, ни вкус, ни качество от этого правда-правда совсем не страдают. Таких хороших колбас, как у нас, в магазине найти совершенно невозможно.
Ак. Ну и разошлась, отвечая на один вопрос.
Саке. Поработала бы ты на рынке!
Ак. Пожалуй, рынок оставим тебе. Я хочу быть журналисткой. Скажи, о чем думаешь, когда я называю тебя «рыночной торговкой»?
Саке. Хочу быть продавщицей-совершенством. Совершенной — Никакой — без примет, без привычек, без слабостей. И постоянно учусь тому. Знаешь ли, что значит встретить в неожиданной обстановке кого-то, кто превосходит любого? Рынок — самое подходящее для этого место. Мне нравится быть на рынке с глубоким вырезом или вообще без какой-либо верхней одежды, только фартук. Я весь день радуюсь, весь день излучаю свет, добро и бесконечность.
Совершенная-всеохватная-настоящая продавщица в каждом покупателе-мужчине видит самую желанную мечту, а в каждой покупательнице-женщине — самую авторитетную женственность. И представь, что ты приходишь на рынок покупать еду, а тебя встречают с такой сильной энергией. Продавщица — это не работа. Я там — лично, самым личным образом, ни от кого не завишу, занимаюсь своим делом, превозношу своих покупателей. И для меня нет ничего важнее, чем превозносить их. Наэлектризовать рынок, создать такое поле общности, так утопить понятие работы в широких водах «человек лицом к человеку», что можно заплакать.
Ак. Вот и заплакала.
Саке. Я же тебе говорю, сколько в том величия. Сколько величия в том, чтобы сделать какую-нибудь вещь, как я — рынок, своей силой, близкой и родной, важной и неразменной кровью жизни в жилах. Не вырвать рынка из моего сердца никакими щипцами, только попробуй — убью! Защищу как обетованную землю-кормилицу. Сегодня в перерыве сидела с ноющими ногами на повозке и улыбалась стеклянному потолку рынка, совершенно расслабленная и свободная, неподавимая.
Ак. Пробовала красть?
Саке. Не только пробовала, но и украла. Вчера на рынке курила в перерыве на улице, была в своем фартуке, а в кармане — вырученные деньги, и увидела ободранного бомжа. Оно только что порылся в мусорных контейнерах нашего рынка и шагал прочь, сквозь людей, ничего вокруг не замечающий и не желающий быть замеченным, а еще менее того хотевший кому-нибудь помешать. Казалось, он был такой серый-серый. У меня появилась мысль, я бросилась вслед за ним и сказала: «Извините». Он обернулся. «Вы потеряли десятку» — и протянула ему купюру. Он не схватил, только посмотрел в глаза. Смотрел и будто спрашивал, почему я ему это говорю и почему так смотрю. Взял десятку пальцами как ничего не стоящую вещь, — если отнять, горевать точно не будет. И ушел.
«Однажды, когда увечные дочери увечной застройки – улицы – начали мокнуть от осени, я зашла в бар. Каким бы жутким ни казался город, он все еще чем-то удерживал меня в себе. Может, потому что я молода. В тот вечер все обещало встречу и лирический конец. Уже недалеко до нее – низовой смерти. Ведь недолго можно длить жизнь, живя ее так, что долго протянуть невозможно.Бар был лучшим баром в городе. Его стены увешаны циклом Константина «Сотворение мира». Внутри сидели люди, в основном довольно молодые, хотя выглядели они еще моложе – как юнцы, поступающие на специальность, к которой у них нет способностей.
«Это была высокая гора на удаленном южном острове, омываемом океаном. Посетителей острова, словно головокружение от зарождающейся неизвестности или блаженное растворение во сне, больше всего привлекала единственная вершина единственной горы. Остров завораживал своими мелкими луговыми цветами; сравнительно небольшой по площади, он был невероятно искусно оделен природой: было здесь солнце и тень, горные уступы и дикие луга, и даже какие-то каменные изваяния. Притягивал открывающимися с его краев видами и клубящимися, парящими, зависшими облаками»..
«Все, что здесь было, есть и будет, – всего лишь вымысел. Каждое слово – вымысел пальцем в небо. Что-то, во что случилось уверовать, сильно и нерушимо. Еще один вымысел, разве что на этот раз поближе, посветлее и подолговечнее, но все же – вымысел. А вымысел – это такой каждый рикошет мысли, когда собственное сознание искривляется и, отскочив от бог знает каких привидений или привиденностей, берет и сотворяется, сосредотачивается в целую мысль…» Перевод: Наталия Арлаускайте.
«Доски мостка отделялись одна за другой, отскакивали от каркаса, вытряхивали гвозди и принимались тереть бока невыполнимой. Охаживали до тех пор, пока ее тело не принимало вид мостка, становилось коричневым от ушибов и древесины. Доски с точностью передавали невыполнимой свой рисунок, цвет, все пятнышки, мелких жучков, трещинки. Потом переворачивали ее, посиневшую и гноящуюся от ушибов, вверх тормашками – так, чтобы легла на их место…» Перевод: Наталия Арлаускайте.
Если в двух словах, то «желание исчезнуть» — это то, как я понимаю войну.
С Вивиан Картер хватит! Ее достало, что все в школе их маленького городка считают, что мальчишкам из футбольной команды позволено все. Она больше не хочет мириться с сексистскими шутками и домогательствами в коридорах. Но больше всего ей надоело подчиняться глупым и бессмысленным правилам. Вдохновившись бунтарской юностью своей мамы, Вивиан создает феминистские брошюры и анонимно распространяет их среди учеников школы. То, что задумывалось просто как способ выпустить пар, неожиданно находит отклик у многих девчонок в школе.
Эта книга о жизни, о том, с чем мы сталкиваемся каждый день. Лаконичные рассказы о радостях и печалях, встречах и расставаниях, любви и ненависти, дружбе и предательстве, вере и неверии, безрассудстве и расчетливости, жизни и смерти. Каждый рассказ заставит читателя задуматься и сделать вывод. Рассказы не имеют ограничения по возрасту.
«Шиза. История одной клички» — дебют в качестве прозаика поэта Юлии Нифонтовой. Героиня повести — студентка художественного училища Янка обнаруживает в себе грозный мистический дар. Это знание, отягощённое неразделённой любовью, выбрасывает её за грань реальности. Янка переживает разнообразные жизненные перипетии и оказывается перед проблемой нравственного выбора.
Удивительная завораживающая и драматическая история одной семьи: бабушки, матери, отца, взрослой дочери, старшего сына и маленького мальчика. Все эти люди живут в подвале, лица взрослых изуродованы огнем при пожаре. А дочь и вовсе носит маску, чтобы скрыть черты, способные вызывать ужас даже у родных. Запертая в подвале семья вроде бы по-своему счастлива, но жизнь их отравляет тайна, которую взрослые хранят уже много лет. Постепенно у мальчика пробуждается желание выбраться из подвала, увидеть жизнь снаружи, тот огромный мир, где живут светлячки, о которых он знает из книг.
Рассказ. Случай из моей жизни. Всё происходило в городе Казани, тогда ТАССР, в середине 80-х. Сейчас Республика Татарстан. Некоторые имена и клички изменены. Место действия и год, тоже. Остальное написанное, к моему глубокому сожалению, истинная правда.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Роман «Время обнимать» – увлекательная семейная сага, в которой есть все, что так нравится читателю: сложные судьбы, страсти, разлуки, измены, трагическая слепота родных людей и их внезапные прозрения… Но не только! Это еще и философская драма о том, какова цена жизни и смерти, как настигает и убивает прошлое, недаром в названии – слова из Книги Екклесиаста. Это повествование – гимн семье: объятиям, сантиментам, милым пустякам жизни и преданной взаимной любви, ее единственной нерушимой основе. С мягкой иронией автор рассказывает о нескольких поколениях питерской интеллигенции, их трогательной заботе о «своем круге» и непременном культурном образовании детей, любви к литературе и музыке и неприятии хамства.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)