Эльжбета Латенайте
Новелла о слепце, предопределяющая и обобщающая мою смерть
Однажды, когда увечные дочери увечной застройки – улицы – начали мокнуть от осени, я зашла в бар. Каким бы жутким ни казался город, он все еще чем-то удерживал меня в себе. Может, потому что я молода. В тот вечер все обещало встречу и лирический конец. Уже недалеко до нее – низовой смерти. Ведь недолго можно длить жизнь, живя ее так, что долго протянуть невозможно.
Чувствую, что роль, спетая в большом оперном театре пять лет назад, была последней. Что вся жизнь была приглушенным несчастьем. Словно младенец, родившийся старым и со временем юнеющий. Какое несчастье – старый младенец, дрожащий, будто совесть-предательница. Вся моя жизнь – вечные разговоры с собой в надежде, что кто-нибудь слышит.
С удовольствием была бы младенцем всю жизнь, если бы только нечуткие окружающие души не насиловали без устали и не требовали решительной силы, утонченного остроумия и скрупулезной авторитетности.
Бар был лучшим баром в городе. Его стены увешаны циклом Константина «Сотворение мира». Внутри сидели люди, в основном довольно молодые, хотя выглядели они еще моложе – как юнцы, поступающие на специальность, к которой у них нет способностей. Двинулась к среднему столику, за которым сидел старик, горько подпирая голову руками. Старик без пользы, без чести, без привлекательности, без смысла. Подошла.
Старик, не поднимая головы, старик стер влагу у глаз.
– Один здесь сидишь? – спрашиваю таким тоном, чтобы пригласил присесть.
– Один или двое – неважно. Марина, проглоти ты мандарин.
Села с другого края стола, чтобы не быть одной, а старик чувствовал себя в одиночестве. Как только села, что-то меня будто связало, стянуло, даже вскрикнула. Подскочила со стула, однако не было никаких признаков веревок или насильников. Поняла, что это, видать, не к добру, надо бы сматываться. Так и сделала – закрыла дверь и пошла по улице.
Шагала по длинной улице, почти забыла и о баре, и о старике. Дул легкий ветер. Вдруг пространство пронзил какой-то жуткий грохот, и передо мною на дорогу рухнуло дерево. Я прекрасно знала это место в городе, поэтому платан, росший у дороги и всегда казавшийся прочным и крепким, теперь страшно удивил. Осмотрела корни. Оказывается, ровно половина ствола прогнила, а другая половина, хоть и пыталась сохранить жизнь и здоровье, поддалась заразе. Когда ствол ослаб, дерево не выдержало и легкого дуновения ветра.
Трудно прийти в себя. Осмотрелась. Вскоре показалось, может, по молодости, что увечные улицы стали еще увечнее. Охватило предчувствие, что бар – единственное место, где сейчас наименее опасно. Так как что-то предвещало невнятную мерзость и вместе с тем – огромный яркий просвет. Только не знала, где чего ждать. В конце концов, когда хорошенько подумаешь, привидевшиеся веревки, привязывающие к стулу, не были такими уж жуткими – скорее кратким мигом интуирования. Кроме того, на улице похолодало, похоже, может пойти снег. Повернула назад, перед тем почистив и положив в карман несколько кусков коры платана.
Шла, думала об упавшем платане и веревках, когда неожиданно послышался невнятный лепет и крики. Остановилась и прислушалась.
– Какой у тебя номер? А? Ку-ку? Какой номер?
Голос доносился из-за угла справа. Повернула туда.
Молодой мужчина стоял, расставив руки и запрокинув голову. Он все кого-то спрашивал: «Какой у тебя номер? Слышишь? Ку-ку, ку-ку!»
Меня он пока не видел, а я всматривалась, с кем он разговаривает. Молодой, может, лет тридцати. Очень благородный и довольно скромный человек», – подумала я. Он был одет в расстегнутый, для этого времени года немного тонковатый пиджак спокойного тона, темные брюки и простые ботинки. Задавал вопрос и, не услышав ответа, опускал голову и, постояв спокойно несколько мгновений, опять кричал. Подошла поближе.
– Может, вам помочь? – спросил он, быстро повернувшись ко мне.
– Почему вы думаете, что мне нужна помощь? – ответила я, смутившись.
– Ну хорошо, хорошо. Хватит болтать, – беззаботно провел рукой по волосам и посмотрел в небо. Тогда повернулся в мою сторону: – Не скажете, какой номер у этого дома? Я немного заблудился.
Он смотрел мне в живот и ждал ответа. Я подошла еще ближе и посмотрела на стену дома.
– Нет номера.
– Так вот почему он молчит, – радостно воскликнул он и остался стоять, разинув рот, с улыбкой, обращенной ко мне.
– Кто молчит?
Казалось, каждый вопрос может его или сильно обрадовать, или страшно рассердить.
– Дом, кто же еще? Разве вы видите здесь что-нибудь еще, кроме стены дома? Я – не вижу.
– Хорошо.
– Что хорошо? Что для вас хорошо?
– Извините за любопытство, но… Вы ведь домом интересовались, спрашивали, какой у него номер? Правда? У этого дома?
Черт побери. Вообще-то я склонна все принимать, как есть, и не задавать кучу глупых вопросов.
– Милая, разве вы видите здесь что-нибудь еще? – завертелся с растопыренными руками, показывая кругом. – У дома, конечно. Совершенно ясно. Тем более что и вас я спрашивал, не подскажете ли номер дома.
– Хорошо…
– Что хорошо? Что? – опять быстрый вопрос, словно он хотел поймать на лжи ребенка.
