Апостол свободы - [120]

Управившись с делами всех остальных, особая комиссия в тревожном любопытстве ожидала появления главного обвиняемого. Что касается него, то суд будет, разумеется, пустой формальностью. В интересах государства его следовало уничтожить; у комиссии имелось достаточно полностью подтвержденных улик, чтобы вынести ему смертный приговор. Но им не терпелось посмотреть на знаменитого Джин-Гиби и увидеть, как он будет себя вести. Для хаджи Иванчо — единственного среди судей — эта перспектива была малоприятной. Он не мог не питать тех же опасений, что и доктор Стамбольский, и с беспокойством ожидал, захочет ли обвиняемый отомстить ему за участие в работе комиссии и не придется ли ему на глазах у всех сменить судейскую скамью на скамью подсудимых.

В такой атмосфере напряженного ожидания комиссия собралась в здании конака 5 января 1873 года. Сидевшие за столом судьи, одетые в расшитые золотом и украшенные орденами мундиры, являли собой великолепное зрелище. Они ждали обвиняемого. О его появлении возвестил звон цепей. Потом в зал заседаний, слегка прихрамывая, вошел человек. Все глаза устремились на него. Впервые и судьи, и те, кто присутствовал на суде, увидели во плоти человека, известного им лишь по документам полиции и фотографиям. Светлые волосы скрывала повязка, но голову он держал прямо, проницательный взгляд голубых глаз был омрачен болью и усталостью, но в нем не было ни страха, ни мольбы. На бледном лице лежали тени истощения и бессонницы, но выражение его было спокойно и холодно. Длинная шинель, наброшенная на плечи, скрывала стройную фигуру, но ни порванная одежда, ни кандалы не умаляли его достоинства. Он вошел не как пленник, но как повелитель, гордо, спокойно и неторопливо, и с презрительным безразличием оглядел судей.

Суд разрешил своей жертве сесть и начал допрос, надеясь на скорую капитуляцию обвиняемого. Однако очень скоро судьи поняли, что не могут ни запугать, ни унизить этого непонятною человека, который целиком в их власти, но перед которым они испытывают неловкость и смущение. Даже на самые обычные вопросы он отвечал неожиданным и приводящим их в замешательство образом.

— Как твое имя, как имя твоего отца, откуда ты родом, каков род твоих занятий и сколько тебе лет?

— Меня зовут Васил, отца звали Иван. Я из Карлово, мне двадцать шесть или двадцать семь лет[254].

Мое занятие — облегчать участь болгар, и я езжу по стране, чтобы дать им упование[255].

Несмотря на трудности, пережитые в пути, и душевную подавленность, Левский тщательно обдумал, как ему следует вести себя на суде, и вошел в зал с готовой стратегией. Данную им клятву ничего не выдавать врагу можно было сдержать по-разному. Он мог полностью отказаться отвечать на все вопросы, а мог превратить скамью подсудимых в трибуну и в страстной речи заявить во всеуслышание о стремлении народа к свободе. Левский отказался и от первого, и от второго и выбрал третий способ, куда более гибкий и действенный. Он знал, что в любом случае суд приговорит его к смерти — иначе быть не может. Петля уже накинута на его шею, и пытаться стряхнуть ее бесполезно. Борьбу продолжат другие, — те, кого турки не поймали и о существовании которых не подозревают. Его последний долг — уберечь все, что осталось от организации, и всеми силами утихомирить бурю расследования. Он не может отрицать ни существования комитетов, ни собственного участия в их работе. Но он может ввести турок в заблуждение относительно их характера и цели, внушить им ложное чувство безопасности и тем самым помочь возобновлению работы. Для этого нужно показать туркам, что комитеты — организации безобидные, что главный стимул их существования — побуждения из-за рубежа и что сам он — всего лишь орудие эмигрантов, их курьер, исполняющий что прикажут. Можно назвать кое-какие имена, чтобы придать достоверность показаниям, но информация не принесет туркам пользы; люди, которых он назовет, или вообще не связаны с комитетами, или живут в Румынии, или до них нельзя добраться по другим причинам.

— Когда ты покинул место своего рождения Карлово и куда направился?

— Я покинул Карлово семь лет назад; я побывал в Сербии и ездил по Валахии.

— Что ты делал в Сербии и Валахии?

— В Сербию ездил учиться в школе, а оттуда поехал в Валахию, потому что меня вызвал комитет бунтовщиков.

— Для какого дела тебя позвал комитет?

— Мне велели обнадеживать Болгарию.

— В чем состояло это твое дало и как ты собирался его выполнять?

— Налогов много, а спокойствия нет, в этом я и должен был обнадеживать народ.

— Куда ты ходил, с какой целью и что делал в тех местах, где бывал?

— Я был в Свиштове, Ловече, Тырново и Пловдиве, потому что Сербия, Валахия, Черногория и Греция хотят отнять нашу землю; и чтобы мы не потеряли нашу землю, я ходил по этим местам и там, где бывал, оставлял бумаги; три раза был в Софии.

— Что было написано в предписаниях, которые дал тебе комитет, и в бумагах, которые ты распространял?

— Бумаги, которые давал мне комитет, были запечатаны, и что в них было написано, не знаю.

— Ты уже сказал, что комитет позвал тебя затем, чтобы делать эту работу. Куда ты поехал сначала, как ты ходил по упомянутым местам, что ты там делал и как находил людей?