Апостол свободы - [111]

Вскоре после этого во двор Велички Хашновой было подброшено три письма, одно за другим; почерк напоминал почерк Левского и под письмами стояла его подпись. В них говорилось, чтобы Величка собрала все бумаги и архивы комитета и принесла их на виноградник, где их у нее возьмет Левский. Величка усомнилось в подлинности писем; ей показалось, что почерк похож на почерк Крыстю. Поэтому она тщательно спрятала бумаги и вместе с мужем пошла на виноградник; с собой у них были только мотыги и семенной лук. Левский не появился, зато им попались люди, одетые так, как одеваются в Горно-Павликени, при ближайшем рассмотрении оказавшиеся ловечскими полицейскими. Не обнаружив у Хашновых ничего подозрительного, они их отпустили, а в роще, лежавшей рядом с виноградником, Хашновы заметили попа Крыстю, который, завидев их, пытался спрятаться[235].

Лишь пятьдесят лет спустя, в 1937 году, была обнаружена телеграмма, подтвердившая подозрения Велички; она датирована 24 ноября 1872 года и отправлена Мазхар-пашой правителю Тырново, непосредственному начальнику ловечского каймакана. Последний ее абзац гласит:

«… Но поскольку вышеуказанные Марин и Димитр, согласно указаниям, полученным ими от товарищей, теперь отрицают, что принимали участие в этом гнусном деле, прикажите осведомителю, вышепоименованному попу Крыстю, сообщить вашему превосходительству, каким образом было устроено бунтовщическое собрание в его винограднике и какие другие лица из Ловеча присутствовали. Кроме того, прошу благоволения Вашего Превосходительства прислать нам как можно скорее его последние показания, а также полностью всю его переписку, содержащую его предыдущие показания в качестве доносчика, каковые являются ценной услугой нашему народу и державе, чтобы мы могли представить их уважаемым официальным лицам, назначенным по ираду султана и решению Совета Министров принимать участие в работе особой комиссии»[236].

У нас нет свидетельств того, что поп Крыстю был осведомителем полиции до 18 ноября 1872 года. Он не желал кровопролития и поддался искушению «взять взаймы» не принадлежавшие ему деньги, но это еще не значит, что он был предателем. Кризис произошел в ту ночь, которую он провел в конаке. Позднее он утверждал, что турки его пытали и пытками вынудили признание. Возможно, так и было; потерпев неудачу с Пышковым, к которому он применил ласку, каймакан мог решиться на более грубый метод по отношению к попу Крыстю, — это был его последний шанс добиться повышения по службе и завоевать славу. Крыстю был уже деморализован страхом, а его последняя воля к сопротивлению спасовала перед уверенностью в том, что его выдал не кто иной, как собственные товарищи по комитету, Марин и Пышков. Полный желчной обиды на бывших товарищей и на самого Левского с его тактикой террора, которого он считал виновником всех бед и особенно своего горестного положения, поп Крыстю поддался желанию спасти собственную шкуру и заключил сделку с турками. Позднее он даже хвастал этим в своем «Требнике»:

«Конец мог быть еще ужаснее, если бы поп Крыстю не поступил разумно, не видя иного способа потушить уже разгоревшийся пожар, и хитростью не убедил правительство, что в Ловече нет ничего подобного тому, что ищут из Софии, по свидетельству софийских арестованных, т. е. будто в Ловече существует такое дело и сколько людей в нем участвует, и кто именно»[237].

В чем же заключалась сделка? Этого поп Крыстю не объясняет; он только говорит, что выдал немногих и даже сумел уговорить турок не требовать от него большего. В самом деле, после того, как взяли Крыстю, других арестов в Ловече не последовало, так что и это, возможно, правда. Но что же турки получили взамен, если они согласились отпустить Крыстю в то время, как десятки других членов организации рассказали все, что знали, и все же томились под стражей? И почему Крыстю не отправили давать показания в Софию, несмотря на то, что накануне было отдано распоряжение о его высылке? Сам ловечский каймакан не мог принять такое решение без одобрения свыше. Наверняка имел место обмен телеграммами с Софией, в результате которого было решено, что Крыстю принесет больше пользы в Ловече, чем на суде в Софии.

Только одно объяснение не противоречит всем вместе взятым фактам и отвечает интересам обеих сторон: взамен обещания оставить Ловеч и лично его в покое Крыстю взялся выдать туркам Левского. Вот почему его отпустили домой, вот почему разрешили остаться в городе: он должен был дождаться Левского. Вот почему никто больше арестован не был. С точки зрения Крыстю, сделка не только спасала его от пыток и тюрьмы, — и не только его лично, но и его друзей тоже; благодаря ей отпадала необходимость отчитаться в деньгах перед Левским, который в противном случае доставил бы ему весьма крупные неприятности и даже мог его убить. Он успокаивал свою совесть тем, что будет справедливо, если ценой гибели одного человека спасутся многие, да и кроме того, Левский был убийцей, а его политика насилия сбивала организацию с правильного пути. Турки же получили то, чего добивались: перед ними был человек, готовый отдать им неуловимого Джин-Гиби и имевший возможность сделать это, как никто другой; а взамен они почти ничем не поступились, хотя поп Крыстю этого и не понимал: власти уже и без того отказались от политики массовых арестов.