Апостол свободы - [105]

«Я все еще один, не нашлось человека, кому можно передать работу, чтобы я занялся другим делом; тогда и деньги отыскались бы скоро, и нигде в Болгарии предателей не осталось бы; конечно, бритые головы[214] поднимут шум, но и без того работа наша станет не скоро. Я предложил одному, но его дела не пускают, а бросить их сразу он не может, дескать, скомпрометирует себя, а ездить, как я, у него духу не хватает. Много есть других, подобных Д. Общему, но я не смею допускать к работе таких, кто обманывает народ и говорит, что они сами всю работу делают и посланы из высоких мест; люди поумнее, годные для дела, смотрят на таких и говорят: „Это шарлатаны и простофили“. Если делать работу лучшим образом, чтобы ни один шпион ни о чем не догадался, безопаснее и быстрее всего и с малыми затратами, надо делать ее как я»[215].

И все же, разрабатывая планы на будущее, он не мог отделаться от предчувствия, что его собственные дни сочтены. Он еще не знал о провале Общего, но уже сомневался в том, что ему удастся съездить в Бухарест; в письме к недавно созданному Пазарджикскому центру из Пловдива он призывает собрать как можно большую сумму денег и добавляет: «… потому что нелегко поехать туда еще раз, а может быть, и никогда не поеду? Так что деньги, деньги!.. да соберите как можно больше и отдайте курьеру, которого знаете, если я не приеду через пятнадцать — двадцать дней»[216].

За несколько дней до этого он лично привез в Пазарджик письмо с подробными указаниями о работе организации и об обязанностях окружного центра, кончавшееся словами: «… пускай всякий член поскорее даст десятину со всего своего имущества, раз и навсегда… Пускай оценит свое имущество честно и по совести и даст что должен. Чисто народный человек приносит в жертву все, и себя тоже»[217]. Этими словами он хотел убедить членов комитета в необходимости членского взноса, но в них звучат чисто личные нотки. У Левского не было ни собственных средств, ни имущества; он имел лишь самого себя. Совесть говорила ему, что следует отдать все, не оставляя ни частицы для себя, что нельзя пожертвовать меньшим, чем целое, и он чувствовал, что близка минута, когда он должен будет принести свою жертву, единственную и окончательную. Он принимал эту мысль с беспечностью фаталиста и не колеблясь шел своим путем. Он походил на человека, работающего на берегу океана; близится прилив, его рев слышен все громче, а человек сосредоточил свое внимание на том, что делает, ибо работу нужно кончить прежде, чем его поглотит вода; и если он иногда оглядывается на гребни волн, то лишь затем, чтобы проверить, сколько у него осталось времени и что поэтому надо сделать в первую очередь.

Левский побывал в Панагюриште, Копривштиде, Стрелче и Пловдиве, затем направился на восток и объехал Стара-Загору, Чирпан, Хасково и лежащие между ними села.

Это был его второй приезд в Хасково — город, известный давними традициями борьбы против греческого господства в делах культуры. В 1852 году учитель Атанас Дупчанин был убит грекоманами, и греческий митрополит воспользовался этим предлогом, чтобы закрыть болгарскую школу. А в 1872 году именно школа, вновь открытая, стала центром деятельности патриотов. Ее учителями были Петр Берковский, который познакомился с Левским в Белграде, где в 1865–1869 гг. учился в семинарии, и Стоян Займов, автор известных мемуаров, а в то время — очень молодой человек, занимавшийся с учениками самого младшего возраста. «Цвет Хасковской молодежи», уже закаленной в борьбе с греческим духовенством, собрался вечером в комнате Берковского, чтобы организовать комитет и принести присягу на кресте, сделанном из кинжала Левского и его револьвера. Потом началось веселье, возбуждение долго не утихало, Левский пел всю ночь до полного изнеможения. Заимову, как и Обретенову, особенно запомнилась песня «Давно ли ты, девица, пошла в монашки», которую он пел «божественно». Берковский и Займов накупили на рынке самой дорогой еды, чтобы принять гостя как следует. Однако Левский не любил тяжелой пищи и предпочитал фрукты, особенно сладкий виноград «тамянку», который мог есть целыми корзинами. Новый комитет стал в изобилии снабжать его виноградом, яблоками и грушами, а дорогие блюда поглощал Мирчо Попов, патриот с наклонностями гурмана, которого Берковский отрекомендовал Левскому как «любителя музыки и анисовки»[218].

Но дни, когда он с легким сердцем отдавался веселью, песням и танцам, подходили к концу. Возможно, Левский уже что-то слышал о нападении на обоз и о массовом расследовании полиции; 7 октября Ловечский комитет послал ему короткое паническое письмо, которое свидетельствует, что его члены были парализованы страхом и пребывали в полной растерянности. Автор письма, — вероятно, поп Крыстю, — просил Левского скорее приехать в Ловеч и обсудить, что делать дальше, и при этом упоминал, что другие члены комитета считают, что риск для него чересчур велик. Левский не стал менять свои планы. Очевидно, он полагал, что потратит свое время с большей пользой, укрепляя организацию в других округах, чем если сломя голову бросится прямо в осиное гнездо. Власти не знают, кто ограбил почту, и если комитет будет сидеть тихо и держать язык за зубами, буря пролетит мимо. Он поехал в Стара-Загору, где создал окружной центр 9 ноября, а затем в Котел; там он остановился у сестры Раковского Неши и даже пел в церкви св. Петра и Павла. Очевидно, именно в Котеле он узнал об арестах и понял: пришло то, что он всеми силами старался предотвратить.