Апостол свободы - [103]

Нелегок был путь арестованных в Софию; закованные в цепи, под дождем и холодными горными ветрами поздней осени, они ехали тем же путем, которым следовала еще недавно по Арабаконацкому перевалу почта. Еще хуже стало, когда их доставили в тюрьму софийского конака. Здесь из числа старых турок-заключенных отбирали «надежных» людей и размещали их в камеры гяуров. «Надежные» помогали тюремщикам; это были закоренелые преступники, им доставляло удовольствие издеваться над заключенными послабее, с которыми они обращались с большей жестокостью, чем полицейские. Они отбирали у вновь прибывших то немногое, что те имели, совершали непристойные нападения на узников помоложе и шантажировали заключенных, взимая с них дань едой, питьем, одеждой и т. д.; те откупались чем могли, лишь бы их оставили в покое. Когда в тюрьму прибыли арестованные по арабаконацкому делу, «надежные» избили их в дверях камеры и при этом кричали: «Хош гелдин!» («добро пожаловать»). Одному болгарину вылили на голову ведро помоев, а шапку Общего один из надзирателей использовал вместо параши[209].

В ноябре начались новые аресты, и новые заключенные были доставлены в Софию. Протоколы их допросов утрачены, но судя по телеграммам и другим документам, в отсутствие Левского для него приготовили петлю. Впервые турки услышали его имя еще в Тетевене, 26 октября, от Ивана Лилова Фурнаджиева, сопотского учителя, секретаря Тетевенского комитета, который под пыткой сознался во всем. А когда Общий рассказал туркам все, что знал, выяснились подробности убийства в Ловече; 11 ноября был издан приказ об аресте Вутю, который в тот день сопровождал Левского; он тоже во всем признался.

В том, что власти столь быстро добрались до комитетов, больше всего виновен Общий. Его показания полны таких подробностей, каких не требовали и сами турки; он нарушал присягу комитета не потому, что его пытали, и не из сознательного желания предать. Общий не был ни трусом, ни сознательным предателем, а свидетельства современников говорят о том, что пыткам его не подвергали[210]. Он был просто плохим тактиком, слабо разбирался в политике и не понимал сути революционной организации, зато был преувеличенно высокого мнения о собственной персоне. Подробно знакомя турок с комитетами, он преследовал двоякую цель: во-первых, ему хотелось показать всему миру, что арестованные — не разбойники с большой дороги, а патриоты, руководствующиеся высокими побуждениями, а во-вторых, он надеялся, что чем больший размах заговора обнаружится на суде, тем меньше турки захотят пойти на риск международного скандала и даже, возможно, вторжения иностранных армий; а скандал неминуемо разразится, если они казнят сотни людей; они будут вынуждены проявить снисходительность к столь большому числу обвиняемых, а может быть, испугаются настолько, что проведут в Болгарии реформы!

Эти доводы с готовностью приняли другие заключенные; деморализованные пытками и угрозой пыток, тяжелыми условиями тюрьмы и страхом за себя и свои семьи, они увидели в них легкий выход из положения. Если бы Общий решил употребить свою храбрость, — а он несомненно был храбрым человеком, — и личное влияние, чтобы подбодрить товарищей и укрепить их дух, можно было избежать полного крушения организации. Вместо этого он окончательно потопил судно, получившее пробоину; вселять в товарищей бодрость и веру выпало другим членам организации — Марину Поплуканову и Димитру Пышкову. Как только их доставили из Ловеча в софийскую тюрьму, они стали убеждать товарищей в том, что нельзя следовать примеру Общего, на допросах нужно молчать или признаваться только в том, что турки уже знают, и опровергать уличающие их показания других подсудимых; только так можно избежать полной катастрофы. Ловечским революционерам удалось поднять дух товарищей и доказать неправильность тактики Общего, но было уже поздно.

В конце ноября Высокая Порта решила, что орханийское дело заслуживает того, чтобы направить для его рассмотрения особую правительственную комиссию. В нее вошли генерал Али Саиб-паша, до этого занимавший ряд важных военных и государственных должностей, впоследствии великий визирь империи; Шакир-бей, бывший помощник вали Багдада; и болгарин Иванчо Пенчович, видный туркофил, член Верховного суда. Павший на Пенчовича выбор поставил его в несколько двусмысленное положение, однако, посоветовавшись с друзьями, он решил, что отказ участвовать в работе комиссии вызовет подозрения, а в Софии ему, может быть, удастся повлиять на остальных членов комиссии в пользу обвиняемых.

Министерский доклад султану от 27 ноября 1872 года формулирует цель создания комиссии следующим образом: «Цель ее, с одной стороны, показать могущество правительства и наказать истинных бунтовщиков и мятежников, а также открыть глаза подстрекаемым, а с другой стороны, никоим образом не допустить, чтобы дело было раздуто сверх границ и тем самым возбудило умы населения. В целом следует принять меры разумные и умеренные, ибо софийская администрация выступает и истцом, и судьей по данному делу»[211].

Члены Особой комиссии выехали в Софию через Русе и начали работу 9 декабря с допроса Божила Генчева. Все шло гладко, и Высокая Порта была довольна работой своих представителей в Дунайском вилайете. Оставалось лишь поймать неуловимого Джин-Гиби, единственного в Турецкой империи разбойника, оставшегося на свободе. Он уже не был призраком; туркам удалось раздобыть его фотографию. Ее копии были разосланы во все паспортные бюро, а 1 декабря министерская телеграмма