Апостол Павел - [77]
Процесс над Павлом мог бы свершиться легко и просто. В самом деле, с подобной процедурой правители провинций сталкивались довольно часто: обвинение было подтверждено неофициальными лицами, и они судили своим советом, а ведущие тяжбу стороны разбирались либо с помощью услуг адвоката, либо нет. Римский закон требовал всего-навсего, чтобы были представлены все стороны и чтобы обвинительный акт был составлен в надлежащей форме. В случае с Павлом трудность заключалась во всех этих представленных за обвиняемого поручительствах. Расстояние между Иерусалимом и Кесарией защищало Павла, но не ускоряло решения проблемы: посланники из Синедриона, обвиняющие Павла, должны были предстать перед правителем по решению трибуна. Кроме того, и сам трибун должен был явиться к правителю не только как незаинтересованный свидетель, но и потому, что по римскому закону он обязан был продолжить ведение расследования, и наконец, нужно было привести первых разоблачителей, иудеев Азии, на чье отсутствие указал Павел. Таким образом, отсутствие указанных лиц сыграло на пользу Павлу перед правителем Феликсом[998].
Обвинительное заключение было трудно составить, тем более, что Павел оказался столь же грозным сутяжником, насколько и сильным полемистом, даже если книга «Деяний» и не останавливает внимание на этой черте его личности. Послание к Га латам выявляет, с какой легкостью он пользуется риторикой защитительной латинской речи[999]. Члены Синедриона прекрасно знали это и потому решили взять в помощники профессионального адвоката Тертулла, сведущего в римской юриспруденции: он прибег к аргументации, с помощью которой законники Клавдия заклеймили секты, запрещенные законом, как «язву общества» и обесславили их руководителей[1000]. Тертулл убеждал первосвященника в необходимости придать политический характер этому религиозному разбирательству, поскольку римляне относились к «осквернению» не так, как иудеи, считавшие кощунственным поступком нарушение Священного закона (в чем не могли уличить Павла) или нанесение существенного ущерба Храму или синагоге[1001].
Как суть, так и терминология обвинения, предъявленного Павлу, беспрестанно изменялись. Азиаты на паперти Храма кричали об «осквернении» — это обвинение трибун не принял. Одна из групп Синедриона во время разбирательства по делу Павла посчитала его отступником, что не являлось нарушением гражданского закона. Адвокатом Синедриона была принесена жалоба, представляющая Павла главой запрещенной секты, вызвавшей мятеж, распространившийся во всей диаспоре, кроме того, он выступал непосредственно против вмешательства трибуна, который воспрепятствовал иудеям совершить правосудие, был упомянут случай трибуна Келия, когда император Клавдий признал правоту иерусалимских властей[1002]. Перед Фестом Павлу предъявили обвинения в преступлениях, совершенных против Закона Моисеева и против Храма: обвинения могли опираться только на закон о привилегиях, признанных за иудейскими обществами предшествующими правителями[1003], одной из которых было, в частности, право самостоятельно решать вопросы, связанные с религиозными нарушениями (конечно, без позволения применять смертную казнь), и право собирать ежегодный налог на Храм; против Павла пустили также в ход обвинение в дополнительном (конкурирующем) сборе пожертвований, который он организовал[1004].
Если исходить из той защитительной речи, которая представлена «Деяниями», Павел отвечал своим обвинителям скорее как юрист, чем как апологет, опровергая слово за словом пункты обвинения и используя аргументы, характерные для римской юриспруденции и соответствующие недавнему имперскому законодательству.
Чтобы доказать, что он никоим образом не замешан в смутах и мятежных националистических манифестациях, он подчеркивает: его пребывание в Иерусалиме, который сам по себе является очагом всяких волнений, длилось всего двенадцать дней. (В самом деле, чтобы уменьшить волнения в «горячих» городах, таких, например, как Александрия, администрация пыталась регламентировать пребывание в них не греков и не местных иудеев и ограничивать несколькими днями их визиты в столицу[1005]). Кроме того, его поведение в Иерусалиме в качестве «странствующего иностранца» было достойно как города его происхождения, так и города, принимавшего его, то есть таким, как и ожидали знатные лица: он не входил в группы, которые спорили на паперти Храма и довольно легко могли перейти к драке: ни в синагогах, ни в городе он не подстрекал никакое собрание к тому, чтобы устроить какой-либо заговор, как это делали иные воспитатели в начале века[1006].
Далее ему нужно было доказать, что его религия не несет в себе ничего «противозаконного», так как под удар римского закона попадали только запрещенные группы богомольцев. Говоря «дозволенное» или «противозаконное», законодатель не думал о необходимости санкций: религиозная свобода всегда была признанной основой в греко-римском мире при условии, что новые верования или личные культы не наносят ущерба ни добрым нравам, ни общественному порядку, ни стабильности государственной системы. Так как в конце Республики и в начале Империи все-таки существовали ограничения, Павел укрылся за таким единодушно принятым понятием, как служба Богу своих «предков»
