Апостол Павел - [75]
Итак, можно представить, с каким вниманием наблюдали за всеми действиями Павла, который пользовался такой дурной репутацией. Инцидент произошел в последний день его очищения. Увидев его шествующим через город в сопровождении греков и иудеев Азии — обращенными или нет — неизвестно — присутствующие посчитали себя вправе выкрикивать ругательства. Входя в Храм с ефесянином Трофимом, которого все хорошо знали, Павел нарушал запрет, защищавший помещение Храма от язычников и позволявший им находиться только у внешней паперти. Этот закон был известен всем, и кроме того, о нем напоминала табличка с надписью на греческом и на латинском языках. Объявление гласило, что за это, столь явное нарушение, предусмотрена судебная процедура: левиты, которые были защитниками Храма, должны были указать народу на осквернителя святыни и осудить его на площади к побиению камнями. Оскорбленное общество — «толпа иудеев», как написано в «Деяниях» — очень быстро устраняло таким способом нежелательных личностей, несомненно, что нескольких священников и молодых людей было достаточно, чтобы придать коллективному убийству ритуальный характер казни[980].
Итак, Павла потащили к городским воротам, чтобы побить камнями вне стен города, как некогда Стефана. Разумеется, на самого Павла этот запрет не распространялся, так как по закону он не был иностранцем. Но его обвинили в том, что он ввел в святилище необрезанных греков — его противники знали, что делали: согласно раввинскому праву подстрекательство к преступлению приравнивалось к самому преступлении, особенно в отношении оскорбления святынь, и наказание за подстрекательство было таким же, как и за само преступление.
Был ли Павел действительно виновен? Все логическое построение «Деяний» имеет целью доказать обратное, включая и долгий пролог к событию, которое неопровержимо подтверждает, что его образ действий это образ действий набожного иудея. Возможно, он стал жертвой своей репутации: левиты и толпа, не разбираясь, обвинили его в присутствии иноземцев у внутренней паперти Храма. Может быть, он поплатился за свою опрометчивость или за один из своих душевных порывов, которые были ему свойственны. А возможно, он и в самом деле намеревался совершить мужественный поступок, вводя в Храм обращенного язычника, необрезанного, но имевшего веру, из тех, для кого он отстаивал Авраамово наследство, наследство Отца верующих…[981]
Павел обязан своим спасением только внезапному вмешательству трибуна, который возглавлял иерусалимский гарнизон, и единственный нес ответственность за поддержание порядка в городе, потому что правитель находился в Кесарии. Он, как всегда, был готов к инциденту в дни великого праздника. Со времени волнений на Пасху 52 года солдаты организовывали охрану на крышах портиков, чтобы предвидеть всякое провоцирующее толпу движение: в случае волнений они рассеивались под портиками. Принимая во внимание серьезность ситуации, трибун приказал отрядам спускаться с крепости, которая была непосредственно связана с Храмом. Он захватил виновника инцидента — того, кого он принял за лжемессию и подстрекателя. Его заковали в кандалы как мятежника или разбойника, арестованного при очевидном преступлении, и увели в крепость, ожидая когда прояснится ситуация и будет определена мера ответственности[982].
Трибун сделал это, не считаясь с тем, что и Павел и толпа — каждый со своей стороны — призывали к народному суду, поскольку имели на это право.
Толпа не унималась, и трибун вынужден был считаться с этим, защищая Павла, потому что скандальная ситуация в античном мире могла разрешиться и уголовным процессом. Римские власти хорошо знали это и признавали право и свободных городов Империи отправлять обвиняемого на казнь с одобрения народа. И именно так правитель Кесарии расценил позднее манифестации против Павла, ознакомившись, конечно, с докладами стражей порядка, представленными трибуном[983]. Эта короткая процедура была довольно обычной в римской Палестине шестидесятых годов, когда бурные манифестации одобрений или осуждений частенько имели место[984]. В этих обстоятельствах представитель судебной власти или римский служащий всегда давал обвиняемому слово: «Защищайся перед народом!» — говорилось тому, кого возбужденные зрители хотели отправить к зверям…[985] Павел, который уже прошел через испытания в Ефесе, потребовал своего права держать слово, и трибун предоставил ему такую возможность; иудейский уголовный кодекс той эпохи давал обвиняемому право защищаться самому.
Подлинность речи Павла не может вызывать сомнений, даже если летописец «Деяний» очевидно составил ее иначе[986]. Павел оказался в ситуации, когда перед ним встала необходимость засвидетельствовать свое иудейское происхождение и доказать тем самым, что запрет Храма не касался его: он объяснялся на арамейском, а не на греческом языке, (что произвело большой эффект), упомянул о своих предках, назвал имена первосвященника и членов Синедриона, которые некогда пользовались его услугами. После этого необходимого вступления он продолжает, как повествуют нам «Деяния», в греческой традиции: то есть начинает свою апологетическую речь — на самом деле — историю своей жизни, — где упоминает о данном ему откровении и развивает тему гонителя, обращенного в веру. До сих пор толпа слушала все, пребывая в боговдохновенной и мессианической атмосфере, окружающей в то время Иудею, призыв к освящению также был принят благосклонно, что говорит о том, что движение освящения было еще живо. Но возгласы и крики возобновились, когда Павел определил свое апостольское служение, как миссию обращения язычников… Слушатели вновь взвыли и начали требовать для него смертной казни, кидая в воздух свои одежды и горсти пыли
