Апокалиптический реализм: Научная фантастика А. и Б. Стругацких - [55]
(«Улитка…», С.19)
Теперь этот пейзаж узнается как знакомый прообраз пейзажа в романе «Град обреченный»: сине-зеленая пустота с одной стороны, Желтая Стена — с другой, «бесконечная пустота слева и бесконечная твердь справа, понять эти две бесконечности не представляется никакой возможности».
Любое число примеров из текста покажет, что разделенный пейзаж в романе «Улитка на склоне» является символическим представлением разделенной души и разделенной национальной идентификации.
В последнем аспекте роман должен быть рассмотрен как часть литературного и философского наследия, особенно знакомого российским читателям.
В произведениях Стругацких иногда фигурируют и дети, но они никогда не показываются как «нормальные», то есть «реалистичные» ребята. Наиболее разительные их черты — это сексуальная андрогинность и иномирное умственное развитие.
В романе «Гадкие лебеди» дочь Банева Ирма, как и ее одноклассники, значительно превосходит интеллектуальный уровень своих родителей:
«Когда Ирма вышла, аккуратно притворив за собой дверь, длинноногая, по-взрослому вежливо улыбаясь большим ртом с яркими, как у матери, губами, Виктор принялся старательно раскуривать сигарету. Это не ребенок, думал он ошеломленно. Дети так не говорят. Это даже не грубость, — это жестокость, и даже не жестокость, а просто ей все равно. Как будто она нам тут теорему доказала, просчитала все, проанализировала, деловито сообщила результат и удалилась, подрагивая косичками, совершенно спокойная.»[81]
Неестественно взрослое поведение Ирмы не сочетается с ее внешностью маленькой девочки. И остальные дети в произведениях Стругацких выказывают аналогичную несообразность.
Маленький мальчик Кир из романа «Волны гасят ветер» больше напоминает андрогинного «ребенка джунглей» из волшебной сказки, нежели «реального» маленького мальчика.
В романе «За миллиард лет до конца света» заботам одного из героев-ученых поручен его собственный пятилетний незаконный сын, о котором он не знал — очевидно, это часть замысла сверхцивилизации, целью которого является помешать ученому в работе. Мальчик странно серьезен и склонен к пророчествам, так что взрослые к нему относятся скорее со страхом, нежели со снисходительностью.
Дочь сталкера в романе «Пикник на обочине» — также таинственное андрогинное существо: походы ее отца в Зону вызвали в ней генетические изменения, так что с возрастом она превращается в заросшего золотистым мехом, не разговаривающего, похожего на обезьяну ребенка.
Характерные черты, присущие будущему поколению, развиты в не по годам развитом ребенке — родственнике фокусника в одной из наименее известных повестей Стругацких — «Отель „У погибшего альпиниста“» (1972). Главный герой ее — полицейский офицер, проводящий отпуск в простом отеле, где живут любители горных лыж. Нескольких деталей достаточно, чтобы понять: его жизнь дома полностью рутинна и избавлена от удивительных, а тем более сверхъестественных происшествий. Его пребывание в отеле «У погибшего альпиниста» оказывается приправленным необычными происшествиями, которые нелегко приводятся к обычным законным решениям и обыденным правилам, порядку, морали. Граница между необычным и действительно сверхъестественным остается неопределенной, чтобы показать напряжение между простой разгадкой центрального преступления романа и более трудным, требующим большей нравственной отваги, решением. Остальные гости, живущие в отеле, являются первым намеком на то, что главный герой попал в мир необычного.
Один из постояльцев — знаменитый фокусник Барнстокл, отдыхающий с еще более странным ребенком своего брата.
«…Длинный человек замолчал и повернулся ко мне. У него оказался галстук бабочкой и благороднейших очертаний лицо, украшенное аристократическими брыльями и не менее аристократическим носом. Такой нос мог быть только у одного человека, и этот человек не мог не быть той самой знаменитостью. Секунду он разглядывал меня, словно бы в недоумении, затем сложил губы куриной гузкой и двинулся мне навстречу, протягивая узкую белую ладонь.
— Дю Барнстокр, — почти пропел он. — К вашим услугам.
— Неужели тот самый дю Барнстокр? — с искренней почтительностью осведомился я, пожимая его руку.
— Тот самый, сударь, тот самый, — произнес он. — С кем имею честь?
Я отрекомендовался, испытывая какую-то дурацкую робость, которая нам, полицейским чиновникам, вообще-то несвойственна. Ведь с первого же взгляда было ясно, что такой человек не может не скрывать доходов и налоговые декларации заполняет туманно.
— Какая прелесть! — пропел вдруг дю Барнстокр, хватая меня за лацкан. — Где вы это нашли? Брюн, дитя мое, взгляните, какая прелесть!
В пальцах у него оказалась синенькая фиалка. И запахло фиалкой. Я заставил себя поаплодировать, хотя таких вещей не люблю. Существо в кресле зевнуло во весь маленький рот и закинуло одну ногу на подлокотник.
— Из рукава, — заявило оно хриплым басом. — Хилая работа, дядя.»[82]
На протяжении всего романа с Брюн связано местоимение среднего рода. Контексту стилизованной под fin du siecle атмосферы, напоминающей смесь отороченного кокаином декаданса и торжествующего рационализма в духе историй про Шерлока Холмса, странный ребенок вполне подходит. Впрочем, его присутствие дисгармонирует с тем очень приземленным миром советского быта, из которого прибыл главный герой — полицейский. Противопоставляются упорядоченный, рационализированный, «западный» взгляд на мир российского Шерлока Холмса и хаотический, волшебный, андрогинный мир странных постояльцев отеля.
В статье анализируется одна из ключевых характеристик поэтики научной фантастики американской Новой волны — «приключения духа» в иллюзорном, неподлинном мире.
«Те, кто читают мой журнал давно, знают, что первые два года я уделяла очень пристальное внимание графоманам — молодёжи, игравшей на сетевых литературных конкурсах и пытавшейся «выбиться в писатели». Многие спрашивали меня, а на что я, собственно, рассчитывала, когда пыталась наладить с ними отношения: вроде бы дилетанты не самого высокого уровня развития, а порой и профаны, плохо владеющие русским языком, не отличающие метафору от склонения, а падеж от эпиграммы. Мне казалось, что косвенным образом я уже неоднократно ответила на этот вопрос, но теперь отвечу на него прямо, поскольку этого требует контекст: я надеялась, что этих людей интересует (или как минимум должен заинтересовать) собственно литературный процесс и что с ними можно будет пообщаться на темы, которые интересны мне самой.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
«Лишний человек», «луч света в темном царстве», «среда заела», «декабристы разбудили Герцена»… Унылые литературные штампы. Многие из нас оставили знакомство с русской классикой в школьных годах – натянутое, неприятное и прохладное знакомство. Взрослые возвращаются к произведениям школьной программы лишь через много лет. И удивляются, и радуются, и влюбляются в то, что когда-то казалось невыносимой, неимоверной ерундой.Перед вами – история человека, который намного счастливее нас. Американка Элиф Батуман не ходила в русскую школу – она сама взялась за нашу классику и постепенно поняла, что обрела смысл жизни.