Апокалиптический реализм: Научная фантастика А. и Б. Стругацких - [57]
В заключение можно утверждать, что Стругацкие лично не придерживаются дуалистической метафизики, описываемой в их романах. Чисто духовное, нечеловеческое будущее, показанное в их произведениях, выглядит столь же нежелательным, как и настоящее. Светские гуманисты всегда ставятся перед выбором из двух зол, одно из которых Абсолютное Добро. В этом смысле Стругацкие пишут антиутопии (не дистопии).
Достаточно интересно, что в некторых из наиболее сложных попыток Стругацких совместить философию с выдумкой появляется новый тип героя способного пройти по тонкой границе между утопическим и антиутопическим решениями. Этот новый герой — осовремененная версия легендарного Вечного Жида.
Легенда о Вечном Жиде приобрела отчетливые очертания в памфлете 1602 года, озаглавленном «Kurtze Beschreibund und Erzehlung von einem Juden mit Namen Ahasverus».[84] Этот памфлет дает всей истории оболочку: когда Христос по дороге к распятию нес крест, он немного отдохнул у дома какого-то еврея. Еврей не позволил ему отдохнуть, и сказал ему, чтобы он продолжал идти. Христос ответил: «Я останусь здесь и отдохну, а ты должен идти!» Оскорбивший Христа Вечный Жид ходит по Земле до сих пор. Памфлет этот переводился на многие языки, в том числе и на русский.[85]
Еврей Изя Кацман, наряду с русским Андреем, является одним из двух главных героев романа «Град обреченный». Изя не является позитивным воплощением «нового человека», каких мы находим на пути к коммунистической утопии XXII века в ранних работах Стругацких. Он также не принадлежит к тем запутавшимся и лишенным иллюзий интеллектуалам, которые действуют в большинстве произведений Стругацких, написанных после «Трудно быть богом» (1964). Он не представляет собой и чуждое будущее, характеризуемое равнодушием к прошлому и решительным отрицанием настоящего. Изя признанный традиционалист, ищущий в прошлом культуры строительный материал для будущего. Духовная сущность Изи не стремится отделиться от человеческого и низкого. Напротив, он буквально погряз в материальном («отягощен злом»), поскольку он редко моется и бреется. Изя подпадает под классический стереотип Вечного Жида как неопрятного, бородатого, растрепанного субъекта.
Однажды Андрей описывает его так:
«Страшный, в бороде по грудь, со вставшей дыбом, серой от пыли шевелюрой, в неимоверно драной куртке, сквозь дыры которой проглядывало волосатое мокрое тело. Бахрома его порток едва прикрывала колени, а правый башмак вопиял о каше, выставляя на свет грязные пальцы со сломанными черными ногтями…»
(с.468)
Но, как ворчливо-саркастически замечает Андрей, этот растрепанный странник — «Корифей духа. Жрец и апостол вечного храма культуры…» (с. 468).
Изя единственный, кто поднимается над материальными и политическими иллюзиями, которыми живут Андрей и остальные «обреченные» горожане. Во второй половине романа, когда они с Андреем, покинув Город, бредут сквозь время и место в поисках Антигорода, метафорически путешествуя по преисподней, он говорит о «храме культуры». Невзирая на препятствия, он должен сделать свой вклад в строительство этого храма. Храм культуры, по словам Изи, — это памятник человечества духу, он создается из благородных деяний и великих произведений искусства. Он строится случайно и периодически на протяжении всей истории человечества немногими избранными, способными выразить в словах, образах или деяниях узнавание человеком самого себя в неком трансцендентном начале:
«…Я знаю совершенно точно: что храм строится, что ничего серьезного, кроме этого, в истории не происходит, что в жизни у меня только одна задача — храм этот оберегать и богатства его приумножать. Я, конечно, не Гомер и не Пушкин — кирпич в стену мне не заложить. Но я — Кацман! И храм этот — во мне, а значит, и я — часть храма, значит, с моим осознанием себя храм увеличился еще на одну человеческую душу. […] Ничего я этого не понимаю, сказал Андрей. Путано излагаешь. Религия какая-то: храм, дух… Ну еще бы, сказал Изя, раз это не бутылка водки и не полуторный матрас, значит, это обязательно религия.»
(с. 478)
Читатель, конечно, может узнать то, чего не узнает Андрей: в вере Изи в храм нет ничего оригинального, она заимствована прямиком из западной традиции светского гуманизма. Впрочем, в образе Изи Стругацкие впервые разделили западный идеал светского гуманизма и «восточное» стремление к утопии. Идеал помещен в грубое, негероическое тело одного из уцелевших; он больше не относится к характеристике «нового человека». Изя — не оптимистичный Прогрессор XXII века, несущий «слово» отсталым планетам; не является он также агентом Странников, люденов или мокрецов. Хотя он и выполняет ту же самую роль, что и остальные иномирные «крысоловы», уводя Андрея прочь от материального комфорта, скуки и духовной пустоты большинства, но он не уводит его в нечеловеческое будущее, хорошее или плохое. Изя — постоянно человек, как воплощение Вечного Жида, он всегда остается на земле, на что указывает и его большее внимание к экологии, а не к технике:
«…И ни одна [из моих дочек] не знает, что такое кета. Я им объяснил, что кета и осетрина — это такие вымершие рыбы. А они будут то же самое рассказывать своим детям про селедку.»
В статье анализируется одна из ключевых характеристик поэтики научной фантастики американской Новой волны — «приключения духа» в иллюзорном, неподлинном мире.
«Те, кто читают мой журнал давно, знают, что первые два года я уделяла очень пристальное внимание графоманам — молодёжи, игравшей на сетевых литературных конкурсах и пытавшейся «выбиться в писатели». Многие спрашивали меня, а на что я, собственно, рассчитывала, когда пыталась наладить с ними отношения: вроде бы дилетанты не самого высокого уровня развития, а порой и профаны, плохо владеющие русским языком, не отличающие метафору от склонения, а падеж от эпиграммы. Мне казалось, что косвенным образом я уже неоднократно ответила на этот вопрос, но теперь отвечу на него прямо, поскольку этого требует контекст: я надеялась, что этих людей интересует (или как минимум должен заинтересовать) собственно литературный процесс и что с ними можно будет пообщаться на темы, которые интересны мне самой.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
«Лишний человек», «луч света в темном царстве», «среда заела», «декабристы разбудили Герцена»… Унылые литературные штампы. Многие из нас оставили знакомство с русской классикой в школьных годах – натянутое, неприятное и прохладное знакомство. Взрослые возвращаются к произведениям школьной программы лишь через много лет. И удивляются, и радуются, и влюбляются в то, что когда-то казалось невыносимой, неимоверной ерундой.Перед вами – история человека, который намного счастливее нас. Американка Элиф Батуман не ходила в русскую школу – она сама взялась за нашу классику и постепенно поняла, что обрела смысл жизни.