Антони Адверс, том 2 - [43]
Антони вдруг сообразил, что отец Траян смотрит на бугенвиллию его глазами. Ибо священник глядел на него, словно заплутав в выражении чуть бледного под загаром юношеского лица. Антони стоял, охваченный видением.
"Но кто бы не растерялся?" - думал он. - Здесь все, что я продумал и перечувствовал о Кубе, выражено единым словом! - вскричал он вслух.
- В этом лесу много таких невыразимых мыслей, сеньор, - тихо сказал падре, - но нет более прекрасной. Подумать только! Мне было дано взрастить и выпестовать ее своими руками! - Он простер руки, словно они не принадлежат ему, но одолжены, как инструменты. - Зайдите под лиственный кров и поглядите вверх. Даже небо кажется оттуда еще удивительнее. Я не могу сказать, что об этом думаю. Вы поймете.
Они вошли в беседку и преобразились. Антони оглядывался, не веря своим глазам. Здесь-то, в этой беседке, он впервые столкнулся с братом Франсуа лицом к лицу.
В дальнем конце, куда они поначалу не взглянули, сидел на куче рыбачьих сетей босоногий монах в бурой рясе францисканца. Ряса была бурой на солнце, но здесь, в кружевной тени, казалась цвета запекшейся крови. Увидев, что его обнаружили, монах встал и учтиво шагнул вперед. Он был осанист и даже величав, однако, стоило взглянуть на лицо, и ощущение заносчивости пропадало. В его чертах навечно запечатлелось то редкое выражение, которое возникает, когда деятельная доброта превратит следы пережитых скорбей в некую святую радость. Было видно, что этот человек способен сострадать пылко, глубоко и мудро.
"Хотел бы я знать, как может человек так выглядеть, - думал Антони. - Это не бездумная веселость".
- Ах, брат Франсуа, боюсь, мы помешали вам в вашем уединении, - сказал священник.
- Ничуть, падре, - отвечал брат Франсуа с улыбкой. - Увидев, что к вам пришли, я поспешил укрыться в своем любимом уголке. То был час, когда я предаюсь созерцанию, но он позади. Пора побыть с земными друзьями. Позвольте представиться.
Он выступил вперед и назвал себя с таким милым изяществом, что даже немного смущенный падре успокоился. Услыхав "мсье" вместо "сеньор", Антони ответил по-французски.
При звуке привычной речи глаза у монаха потеплели тихой радостью... "и приятно будет немного побеседовать по-французски, если вы не прочь, - продолжал Антони, - на испанском я пока говорю только по необходимости. Иной мир пока ускользает от меня на испанском".
- Этот? - полушутливо спросил монах, указывая на лоб.
Антони кивнул.
- Боюсь, что так. - Он заметил, что брат Франсуа пристально его разглядывает. Его это смутило - в глазах монаха он угадывал потаенный огонь, который, того гляди, вспыхнет в полную силу.
- Вы учились французскому в Блуа, не так ли? Там прекрасный выговор. В Блуа, я уверен. Быть может, мы встречались раньше? Я уже не сомневаюсь.
- Я никогда не бывал во Франции, - отвечал Антони, донельзя польщенный. - Мой хозяин родом, кажется, с Луары. Я из Ливорно. По крайней мере, я там родился.
- Значит, мы не могли встречаться. Ах! Я вспомнил, что это. Да, очень странно. Однако пардон, мсье, это лишь воспоминания, и я не буду ими вам докучать. Вижу, вы с падре собрались на рыбалку. Завидую вам. Мы с ним оба ловцы.
Падре действительно начал собирать снасти, но чего-то не хватало. Заметно раздосадованный, он извинился и сказал, что сходит домой за недостающим.
Антони и брат Франсуа сели.
Очевидно, монах дорожил случаем побеседовать по-французски. На родном языке он говорил с большим жаром и даже доверительнее. Они с Антони обменялись новостями. Вскоре они уже сравнивали впечатления, причем Антони в то же время мысленно составлял давно откладываемое письмо Туссену о Французской революции. Каким восторгом было обнаружить, что его собеседник побывал в самой ее гуще и своими глазами видел Робеспьера!
В монахе было что-то почти нездешнее, странно волнующее. С ним невозможно было оставаться скрытным, настолько сам он был открыт. Некая запредельная сила тянула поддаться его обаянию.
- Как видите, мсье, меня нельзя назвать эмигрантом в обычном смысле этого слова. Проповедовать Евангелие и жить, как жил Христос, не опаснее в Париже во время Террора, чем здесь и сейчас. Все мы, кто решился на это - изгнанники. Мы идем из одной чужбины в другую к дому нашего Отца. В наших душах - его царствие, сколько они могут вместить. И потому оно может быть где угодно и сейчас.
...Я не проповедую вам, мсье, и не рассказываю о себе. Простите мое волнение. Мне припомнились последние годы в Париже, а о них нельзя говорить обычным кухонным голосом. "Тереза, еще немного фасоли в суп!" Это хуже, чем говорить о них выспренно или шутливо. И я не говорю о них толпам, ни на площади, ни dans l'eglise[22], но мужчине, женщине или ребенку, и не всегда словами. Человек, человечество, государство, добродетель, справедливость, братство - что это? Слова, которым нет соответствия в жизни, только в мечтах философов. Избитые застольные темы греков и римлян. Свобода?
...Мсье Антуан, два года я следовал за повозками с осужденными, и я стоял на эшафоте. Я видел, как острое лезвие свободы падало и вздымалось, чтобы снова упасть, и всякий раз на чью-то шею. Таков обычай государства. И эти сотни глаз! Они заглядывали в корзину, и оттуда тоже смотрели глаза. Невыносимо было думать, что лежащее в корзине - это финал. Те, кто так думал, и впрямь умирали. С теми, кто просил меня поддержать в них надежду, я разделил дарованную мне веру. Сам Робеспьер не мог этому воспрепятствовать.
Небольшое, но яркое художественное наследие Эдгара Аллана По занимает особое место не только в американской, но и во всей мировой литературе. Глубокое знание человеческой души, аналитическая острота ума, свойственные писателю, поразительным образом сочетаются в его произведениях с необычайно богатои фантазией. «По был человек плененный тайнами жизни — писал М. Горький. — Все что сказано и что мог сказать этот человек, рисует его как существо, охваченное святой страстью понять душу свою, достичь глубины ее».
Константин Петрович Масальский (1802–1861) – популярный русский писатель середины XIX века. В 1821 году окончил дворянский пансион при Петербургском университете; служил в министерствах внутренних и иностранных дел. Напечатал в журналах и выпустил отдельно множество романов, повестей и пьес, главным образом исторических. Кроме того, он написал несколько исторических работ, а также впервые перевел с подлинника «Дон Кихота» Сервантеса. Масальский не обладал крупным литературным дарованием, но живость и внешняя занимательность его произведений, в которых часто присутствует почти детективная интрига, создали им успех в 30–40-х годах XIX века.В данный том включены три исторических произведения Масальского.
Пьер Амброзио Курти (годы жизни не установлены) – итальянский писатель, мастер исторического повествования, засвидетельствовавший своими произведениями глубокое знание древней римской жизни.В романе «Под развалинами Помпеи», окончание которого публикуется во втором томе данного издания, живой кистью художника нарисована картина римского общества в самый интересный и поучительный с исторической точки зрения период римской истории – в эпоху «божественного» императора Августа. На страницах романа предстанут перед читателем Цицерон, Гораций, Тибулл, Проперций, Федр, Овидий и другие классики Древнего Рима, а также императоры Август, Тиверий, Калигула, Клавдий и Нерон.
Эдуард Андреевич Гранстрем (1843–1918) — издатель, писатель, переводчик; автор многих книг для юношества. В частности, приключенческая повесть «Елена-Робинзон» была очень любима детьми и выдержала несколько переизданий, как и известная «почемучкина книжка» для девочек «Любочкины отчего и оттого». Широкую известность в России приобрели его книги «Столетие открытий в биографиях замечательных мореплавателей и завоевателей XV–XVI вв.» (1893), «Вдоль полярных окраин России» (1885). Гранстрем был замечательным переводчиком.
Пьер Алексис Понсон дю Террайль, виконт (1829–1871) — один из самых знаменитых французских писателей второй половины XIX века; автор сенсационных романов, которые выпускались невиданными для тех лет тиражами и были переведены на многие языки, в том числе и на русский. Наибольшую известность Понсону дю Террайлю принес цикл приключенческих романов о Рокамболе — человеке вне закона, члене преступного тайного общества, возникшего в парижском высшем свете. Оба романа, представленные в данном томе, относятся к другой его серии — «Молодость Генриха IV», на долю которой также выпал немалый успех.
Василий Федорович Потапов (годы жизни не установлены) – русский беллетрист II-й половины XIX века; довольно плодовитый литератор (выпущено не менее ста изданий его книг), работавший во многих жанрах. Известен как драматург (пьесы «Наполеон в окрестностях Смоленска», «Чудеса в решете»), сказочник («Мужичок с ноготок, борода с локоток», «Рассказы Фомы-старичка про Ивана Дурачка», «Алеша Попович», «Волшебная сказка о гуслях-самогудах» и др.), поэт (многие из названных произведений написаны в стихах). Наибольшую популярность принесли Потапову его исторические произведения, такие как «Раскольники», «Еретик», «Черный бор, или таинственная хижина» и другие. В данном томе публикуются повести, рассказывающие о женщинах, сыгравших определенную роль в истории русского государства.
Серия: "Стрела" Во время строительных работ в Керчи в подполе разрушенного дома находят золотую вазу с изображениями из скифского быта и ряд других предметов. Как они туда попали, из какого кургана их добыли, кто были люди, их спрятавшие, - археологи или злоумышленники? Над решением этих и многих других вопросов, связанных с находкой, работает группа археологов. Разгадывая одну загадку за другой, они находят следы тех, кто добрался до сокровищ, а затем находят и самый курган. Находки помогают ученым сделать серьезный вклад в историю скифских племен.