Антиваксеры, или День вакцинации - [11]

– Я не знаю, – сказал Антонов, – оперативной информации по нему у полиции нет. Судя по всему, он появился у антиваксеров недавно. Какой-то боевик, наверное.

– Значит так, – повторил Котов, – раз уж ты, товарищ майор вляпался в это дело, теперь занимайся им. Но никто ничего не должен знать. ФСБ пусть копают сами по себе, а мы зайдем с другой стороны. Тебе надо выяснить следующее. Для чего рядовому и не самому умному члену партии устроили такую проверку? Почему жертвой выбрали Бабушкина? Случайно или сознательно его убили? И вообще, в ходе проверки ли он убит? Какое новое задание секретарь антиваксеров поручит твоему подопечному? И кто такой Штык? Хотя насчет Штыка отбой, им займутся другие сотрудники. Тут секрета нет, его можно разрабатывать официально. Когда планируете связь с Кузнецовым?

– Он сейчас ежедневно находится на принудительных работах, я сказал, что свяжусь с ним послезавтра у памятника через своего сотрудника.

– Нет, мы не можем ждать два дня. И никаких сотрудников. По большому счету и тебя то нельзя посвящать в это дело, но раз уж так вышло, будешь связником. Тем более агент тебе доверяет, ну или делает вид, что доверяет, и идет с тобой на контакт. Встреться с ним завтра утром, потом сразу звони мне.

Котов наконец отошел от окна, сел в свое кресло и пристально посмотрел на следователя.

– Ты сделал все хоть и незаконно, но правильно. И то, что рассказал историю Кузнецова сразу мне, а не пошел к непосредственному начальнику, тоже правильно. Я думаю, вопрос о твоей ликвидации мы пока отложим. Кузнецов – это ключ. Осталось только понять, какую дверь он нам должен открыть.

Глава 9. Незадачливый поэт

(вторник, 22:00, четверо суток до Дня вакцинации)

В полумраке огромного, обшитого деревом кабинета главного редактора Зари коммунизма было тихо. Тишину нарушал лишь очередной кандидат в члены литературного кружка, волнуясь и постоянно сверяясь с бумажкой, декламирующий свои выстраданные вирши перед строгим судом жюри. И даже не всего жюри, довольно благосклонно относящегося к творчеству доморощенных поэтов, а его председателя – редактора газеты Льва Абрамовича Рубинштейна.

Сам Лев Абрамович был профессиональным столичным литератором, которого непредсказуемая судьба закрутила после одного темного и никому не интересного происшествия, а потом пережевала и выплюнула на должности простого редактора провинциальной газеты. Вопреки опасениям местных журналистов, Лев Абрамович воспринял неожиданный удар (а может и подарок) судьбы с пониманием, своим столичным происхождением никогда не кичился, а просто занимался делом, спокойно и профессионально. Специалистом он был классным, очень быстро и легко влился в новый коллектив, поэтому через пару месяцев никто в редакции и не вспоминал о былых предубеждениях.

Именно Льву Абрамовичу пришла в голову идея создать при газете литературный кружок, куда можно привлечь начинающих, непрофессиональных поэтов, огранить их талант и явить миру, ну или хотя-бы читателям Зари. Он пошел со своим предложением к главному редактору, ожидаемо получил полную поддержку и начал действовать.

Через несколько дней на четвертой полосе Зари коммунизма появилось объявление о наборе самодеятельных авторов в литературный кружок, а также была назначена дата прослушивания кандидатов, из которых Лев Абрамович и намеревался выбрать костяк своего нового творческого объединения.

Вопреки самым смелым ожиданиям, реальное количество доморощенных поэтов, желающих вступить в кружок, оказалось огромным. Никому не известные бухгалтеры Пушкины и токари Лермонтовы из провинциального Шахтинска вдруг наперебой захотели явить свой гений миру и атаковали как Зарю коммунизма в целом, так и Рубинштейна в частности. Прослушивание кандидатов пришлось проводить в течении нескольких дней, столько много возникло желающих.

К сожалению, подавляющее большинство слесарей и инженеров, мнящих себя поэтами, таковыми и близко не являлись. Лев Абрамович, будучи, как уже было сказано, профессиональным литератором, с первого же четверостишия претендента моментально понимал, что брать тому в руки перо и бумагу категорически противопоказано. И на третий день прослушивания он озверел. За два дня, среди утопившего Льва Абрамовича моря поэтов, он с трудом выбрал лишь трех-четырех человек, которым в столице сразу бы дал отворот, но здесь, в глухой провинции, от безысходности, решил с ними позаниматься.

И вот, в полумрак огромного, обшитого деревом кабинета вышел очередной кандидат в члены литературного кружка. Здесь, наверное, надо пояснить, почему главный редактор именно свое рабочее место отдал на откуп Льву Абрамовичу и компании, а не отправил всех присутствующих в зал заседаний. Однако причина этому была в то время всем хорошо понятна – под предлогом занятости кабинета и невозможности выполнять свои прямые обязанности, Главный мог спокойно выпить пива в городском парке, то ли имени Чехова, то ли имени Горького, расположенном рядом со зданием редакции.

Итак, очередной кандидат вышел в свет, и в гулкой тишине полились волшебные строки:

– В моей душе бумаги пустота!