Антиатеизм как замена антисемитизма в посткоммунистической России - [3]

Однако высказывания Дмитрия Соколова-Митрича выглядят верхом интеллигентности по сравнению с взглядами Елены Ямпольской(5), восхищающейся православными “защитниками”, разгромившими антирелигиозную выставку: “Вступаться за крест у нас уже получается. Возьмите жалкую участь Самодурова и Ерофеева… Кричать здоровому человеку “Ты болен!” стало небезопасно. Здоровый может ведь развернуться и по уху засветить. Не со зла, а в чисто воспитательных целях. Ради прозрения в мозгах вопящего”.

Антирелигиозная карикатура может нравиться или не нравиться, но на подобную выставку никого силой не загоняют, более того в отличие от карикатуры в газете, она даже не может случайно попасться на глаза религиозному человеку. Конечно “по уху засветить”, это ещё не награду за голову карикатуриста назначить, как это делают исламские фанатики, но что-то общее у этих антиатеистических “критиков” уже есть.

Невольно возникает вопрос, почему именно евреев, а в последнее время и атеистов, а не представителей других религиозных учений так ненавидит христианство? Если речь идёт об истинных религиозных поборниках христианства, то ответ достаточно прост: глубокая внутренняя вера в правоту учения, которому они посвятили свою жизнь, не позволяет им воспринимать тех, кто “бросает вызов чистоте и ясности познания и моральной гармонии вселенной”. Ибо евреи, а теперь и атеисты “не принадлежали к ещё необращённым язычникам, ни к опальным еретикам… Их неприятие христианского учения невозможно было списать на языческое невежество… - даже в принципе - и на поправимую ошибку, которую совершают “заблудшие овцы”. Они “были не просто необращёнными неверными, а людьми, которые, будучи в здравом рассудке, отказываются принять истину”. А потому само их существование “представляло перманентный вызов самому факту существования христианства”.

В принципе нельзя исключить, что и нововоцерквлённые адепты православного христианства придерживаются подобных взглядов, но, скорее всего, вышеприведённые критики атеизма страдают комплексом рационализованного расизма. Дело в том, что сравнительно недавно все они были добропорядочными советскими гражданами, не раз публично заявлявшими о своих атеистических взглядах (хотя бы при сдаче в институтах философского материализма). И в принципе, не важно: лгали ли они тогда, или стали лгать сейчас, подстраивая свои взгляды под потребу дня. Ложь есть ложь. А отсюда и зависть к тем, кто оказался морально чище.

Признаваться в лжи, даже самому себе психологически дискомфортно. И для того, чтобы снять этот грех со своей души, им приходится доказывать самим себе и другим, что те, кто не изменил своим убеждениям или глупцы или подлецы. Возникновение подобного расизма, правда по отношению к евреям, чётко описывает Зигмунт Бауман, используя определения Пьер-Андре Тагиеффа: “вторичный” (или рационализированный)”расизм” возникает тогда, “когда поддерживается (и усваивается) некая теория, дающая логическое обоснование неприязни. Отвратительный Другой представляется недоброжелательным или “объективно” вредным - в любом случае, угрожающим благополучию испытывающей неприязнь группы. К примеру, можно описывать неблагоприятную категорию людей как вступившую в сговор с силами зла, если рассуждать в терминах религии”.

Главной “вредностью” атеизма, опасной для всего общества, с точки зрения новоявленных антиатеистов, является аморализм атеизма. Причём доказательства этого положения у них колеблются от чисто эстетических, до догматично примитивных. В качестве первого типа доказательств стоит привести мысли на этот счёт Дмитрия Быкова (6): “Убеждённые дарвинисты, материалисты, позитивисты и иные технократы базаровского толка… полагают, что наука отбирает у овцы мечту о пастухе, - то есть мир, лишённый Бога, свободнее, гуманнее и чище. Правда, презрение редко (гораздо реже веры) совмещается с гуманностью, а в нешуточной ярости, с которой позитивисты громят всё антинаучное, как-то не прослеживается ни свободы, ни чистоты. Сплошная стадность и подспудная уязвлённость… Я понимаю, что позитивизм предлагает человеку гораздо более гордую позицию - почти сверхчеловечность: я всё знаю или, по крайней мере, могу узнать. А все верующие - трусы, бараны, нуждающиеся в пастыре, дети, мечтающие о розге… знаем, плавали, слышали, наблюдали в действии. Не впечатляет”. Действительно не впечатляет - подобная система доказательств.

Гораздо серьёзнее подходит к опасности атеизма Елена Ямпольская (5), твёрдо уверенная, что советская “страна рухнула, потому что десять заповедей, автоматом передранные в “Моральный кодекс строителя коммунизма”, без Бога не работают”. И вообще “Страшно - когда ничего святого. “Православие головного мозга” (копирайт Андрея Кончаловского) - недуг гораздо менее опасный, чем гнойный скепсис… При некрозе души надежды нет” (4).

Жаль, конечно, что автор не удосужилась ознакомиться, например с исследованиями гарвардского биолога Марка Хаузера, экспериментально доказавшего, что “нравственные решения основываются на универсальной нравственной грамматике - выработавшейся в течение миллионов лет способности разума, используя набор базовых принципов, строить на их основе ряд возможных моральных систем. Как и в случае с языком, составляющие нравственную грамматику принципы работают вне доступной нашему сознанию зоны” (7).