Кто-то должен был опомниться первым в этой неразберихе, и этим кем-то оказался отец Константин.
— Возблагодарим же Господа! — рухнув на колени и вздымая руки к потолку, вскричал старенький священник, перекрыв голосом всю нестройную сумятицу рыданий и радостных восклицаний, — чудны дела Твои, Господи, и несть числа благостям Твоим!
Прямо здесь, в зале, отец Константин отслужил импровизированную обедню, и даже сказал коротенькую проповедь о милосердии Божьем. После проповеди сели за стол, и, ради такого радостного события, отец Константин дал разрешение от рождественского поста для вернувшихся и для тех, кто пожелает к ним присоединиться.
Прудис забегалась между кладовой, кухней и залом, доставляя на стол припасенные к Рождеству лакомства. Пива было мало, и князь Варгиз велел подать вино — три бочки дорогого бахристанского вина привезли из самого Дана и берегли для свадьбы Тамил, на поминках же выпили только одну. Вино горячило, разговоры становились все громче, кто-то уже затянул застольную песню, кто-то потребовал музыку, желая танцевать.
Аник сидела за столом рядом с матерью и жадно вслушивалась в обрывки разговоров. Ей все было интересно — и как живут люди в далеких землях, на равнине и за Закатными горами, и как погибли ее никогда ею не виденные братья, и про битвы, и про короля Марка, его доблесть, и молодость, и воинскую удачу…
Один из вернувшихся воинов поймал за юбку Прудис, пробегавшую мимо стола с кувшином для вина.
— Прудис, ты ли это? — воскликнул он, — глазам не верю, какая стала красавица! Хватит бегать, сядь, посиди рядом со мной, вина выпей! — Прудис, отнекиваясь и розовея от смущения, присела на край скамьи. Воин между тем продолжал:
— Как, ты выполнила обещание?
— Ничего я тебе не обещала, Вардан, — запротестовала Прудис, — разве я что-то обещала тебе?
— Конечно, ты ведь обещала меня дождаться! Я ведь, может быть, только поэтому и вернулся, а не то женился бы в чужих краях, остался бы там, как многие сделали — наш славный король Марк приветствовал такое желание, и дарил по сотне золотых на обзаведение тем, кто решит остаться. Но я не мог — меня ведь Прудис обещала ждать!
— Ой, — махнула рукой Прудис, покраснев еще больше, — можно подумать! Так я тебе и поверила, что ты из-за меня… Расскажи лучше про короля с королевой. Красивая она?
— Да королева же наша умерла! — удивленно ответил Вардан, — разве вы про то не знали?
Случилось так, что как раз в этот момент шум в зале стих — так бывает иногда и при очень большом скоплении людей, — и слова Вардана прозвучали необычайно громко в наступившей вдруг тишине.
Князь Варгиз нахмурился.
— Я узнал об этом от князя Гориса, но не хотел сообщать сейчас, чтобы не портить праздник. Но раз слово произнесено, его уже не удержишь. Расскажи, Вардан!
И Вардан рассказал, что королева была дочерью одного из князей Загорья, лорда Вудленда, что, говорят, была очень красива — сам-то он, Вардан, видел ее только раз, да и то издали, в церкви, но ему королева не понравилась, потому как была бледна, тонка, и вид имела болезненный, но при том надменный. Король женился на ней позапрошлой весной, но королева пока еще не понесла, и злые языки уже начали поговаривать, что на Марке лежит то же проклятие, что и на его отце, Игнатии, брак которого в течение двадцати с лишним лет не был благословлен потомством.
Война окончилась, и король Марк смог, наконец, вернуться в Дан, в свою столицу, и, конечно же, королева сопровождала его. Ее предупреждали о ночных тенях, но, своенравная и избалованная, она пропускала предостережения мимо ушей, и очень сердилась на то, что ей не позволяли в ночное время гулять в саду. Очень уж жарким выдалось прошлое лето, сидеть в духоте при плотно закрытых ставнях действительно было тяжело, и однажды, улучив момент, когда ее ненадолго оставили одну, королева вышла в сад. Очень скоро королеву хватились, вызвали колдунью, с факелами из можжевельника (говорят, ночная нечисть боится запаха можжевельника, и прячется) обыскали сад, нашли королеву, но жизнь едва теплилась в ней. Даже колдунья ничего не могла сделать, умерла молодая королева Регина.
6.
— Прудис, а какая она, эта ночная нечисть? — спросила Аник вечером, когда они уже легли в постель, и Прудис, крестясь и шепча молитву, задула огонь.
— Кто может знать? Ее ведь никто не видит, не может увидеть.
— А колдуньи? Мама говорила, там, на равнинах, живут колдуньи и колдуны, и они могут ее увидеть. И мама говорила, у твоего народа, шаваб, тоже есть такие люди.
Прудис рассвирепела:
— Выдумки все это! Если женщина хорошо умеет лечить коров и понимает животных, так сразу же и колдунья? Это просто бабушке не могут простить, что она вышла замуж за князя, и наговаривают потому всякое!
— Бабушке? Это ты про Хильду? Но как она могла выйти замуж за князя, она же шаваб, и ты тоже?
— Давно это было, — нехотя сказала Прудис. — Она была красивая, бабушка, и молодая, и дядя твоего отца влюбился в нее, и женился на ней, а некоторые говорили, что она его околдовала. Только это неправда, потому что бабушка вовсе не колдунья. А что до меня, так я совсем не шаваб — я родилась в крепости и живу в ней всю свою жизнь, и говорю на горском, и одеваюсь, как горянка, какая же я шаваб! И крестили меня в здешней церкви. Нет, Аник, если ты не хочешь меня обижать, не называй меня так.
