Анхен и Мари. Прима-балерина - [21]

Эхо в зрительном зале устранили, поэтому звук получился хоть и громкий, но глухой.

– О чём вы, господа? – спросила балерина и вздёрнула точёный подбородок вверх. – Не понимаю.

Анхен примостилась на кресло соседнего ряда, вытащила блокнот и начала рисовать Агнешку – угловатую как у подростка фигуру, горделивую посадку головы на длинной шее, огромные глаза, в плохо освещённом зале казавшиеся чёрными, белоснежные волосы, собранные в незаметный пучок на затылке.

– А вот о чём, – ответил господин Самолётов и подошёл к подозреваемой с другой стороны.

Делопроизводитель сунул ей в руки послание от анонимного доброжелателя из театра. Госпожа Лещинская развернула бумагу, пробежала письмо и кинула его на сиденье кресла.

– Зачем Вы читаете сию гадость? – спросила она, брезгливо сложив алые губы.

– Затем, что идёт следствие. Ещё раз спрашиваю. Ты поставляла в театр кокаин? – спросил господин Громыкин и рывком усадил балерину в кресло, подле которого она стояла. – Ты?

– Нет! Людочка на улице брала, – ответила Агнешка, вцепившись в подлокотники.

– У кого?

– Не знаю я. Не зна-ю! – заверещала госпожа Лещинская. – Вы что меня подозреваете в убийстве? Вздор! Ересь на пустом месте, ей Богу! Она моя подруга. Единственная в театре, между прочим. Зачем мне её убивать? Я спрашиваю вас, зачем?!

– А вот в этом мы и разберёмся, – сказал дознаватель. – Иван Филаретович, задержать её до выяснения всех обстоятельств. Задержать!

Господин Самолётов кивнул городовому, которого они прихватили из управления на всякий случай. Служака бесцеремонно схватил балерину и увёл её из зала. Все сыщики уселись в кресла партера и задумались.

– Мотива у неё, и правда, нет, – первым нарушил молчание делопроизводитель.

Анхен при этих словах повернулась к господину Самолётову. Ну, конечно, защитник нашёлся. За хорошеньких барышень заступиться сам Бог ему велел.

– И ключей от гримёрки госпожи Пичугиной тоже у неё нет, – добавил дознаватель. – М-да, нет.

– Но доверия сия костлявая фифа нисколечко не вызывает! – заявила Анхен.

Оба сыщика посмотрели на неё с удивлением, но ничего не сказали.

– А шо Агнешка? Ну, шо?! – сказал господин Четвертак, которого привёл городовой.

Хореограф сел в одно из кресел партера поближе к дознавателю.

– Да, запаздывает на репетиции маленько. Шо есть, то есть. Но дивчина из хорошей семьи. Из шляхтичей бывших, но из хорошей семьи, брехать не буду. Наша, балетная.

– Может, слышали чего про Вашу балетную? В каких отношениях она была с убитыми? В каких? – спросил господин Громыкин, отодвигаясь от хореографа.

Господин Четвертак перестарался с парфюмерными средствами. Впрочем, как всегда.

– Ну, с Людочкой они, предположим, дружили. А как иначе? А с Элечкой нет. Я даже слыхал, как Агнешка пугала Элечку, – сказал господин Четвертак и округлил соловые глаза.

– Это как же она её пугала?

Хореограф встал, вышел в проход между креслами и упёрся руками в бока, изображая Агнешку.

– Ты слишком-то не задавайся, Мышь Серая, – сказал он, искажая голос, и совсем по-женски откинул назад светлые волосы до плеч.

Господин Четвертак перепрыгнул и стал лицом к воображаемой балерине Лещинской.

– Это ты должна меня бояться, а не я тебя, – зашипел он. – А то ведь я могу и заговорить. И бумага подходящая у меня имеется.

– Что за бумага? Что госпожа Черникина имела в виду? – спросил господин Громыкин и даже подошёл к господину Четвертаку, не смотря на удушающе сладкий аромат, исходящий от хореографа. И эти его ужимки. Фу!

– Ну, откуда я можу знати, пан главный сыщик?! Вы же не думаете, шо Леонтий Четвертак будет пытать дивчин по вопросу, который к нему лично не относится. Или думаете?

Господин Громыкин поджал губы, крякнул, махнул рукой и отошёл от него.

– Иван Филаретович, нам нужны все. Уборщики, реквизиторы, осветители, кто там ещё у Вас есть? – сказал дознаватель, оборачиваясь опять к хореографу. – Все нужны. Да-с.

– Всех спрашиваем про балерину Лещинскую? – уточнил делопроизводитель.

– Про неё родимую, про неё, – ответил господин Громыкин и потёр руки в предвкушении.

Вереница балерин, технических служителей, людей из обслуги потянулась к партеру. Что видели? Что слышали? Молчаливых в театральной среде оказалось мало. На сыщиков вылился полный ушат слухов, сплетен, домыслов, кляуз и обид, пока к креслам не подошёл неказистый бутафор с сальными волосами и с фуражкой, зажатой в руке.

– Видал Агнешку. Да.

– Где? Когда? При каких обстоятельствах? – засыпал его вопросами господин Самолётов.

– Так из окна видал, – сказал бутафор, переминаясь с ноги на ногу.

– Из какого окна? Когда? Ты, брат, толком говори. Что я из тебя всё клещами вытаскиваю, – сказал делопроизводитель и дёрнул головой так, что идеальный пробор растрепался.

– Так из того окна. Из холла, – ответил бутафор, указывая рукой с зажатой фуражкой в неопределённом направлении. – Она на улице стояла и мальчишке записку отдавала. Мальчишка убёг опосля.

– Ага. Посыльный значит. К кому и зачем она его отправляла, ты, само собой, не знаешь, – спросил-сказал господин Самолётов. – А когда это было? В какой день?

– Это в тот день было, когда убили их насмерть, – уточнил бутафор.