Анхен и Мари. Прима-балерина - [20]

– Правда? Это только самое необходимое? А если б было всё, то весь этаж Вы заняли?

– Весь дом! Ха-ха! – сказал господин Цинкевич и засмеялся.

Он подошёл к шкафам.

– Тут посуда, колбы всех размеров, инструменты. А мне ещё нужна прозекторская, езжу, знаете ли, в морг для вскрытий. Нужна отстрельная комната для экспертизы огнестрельного оружия. Тоже приходится использовать другие помещения. Я сейчас пишу работу про пистолеты. Ха-ха! Про пис-то-ле-ти-ки-и-и.

Мари захлопала ресницами, не зная, что делать. Доктор зашёлся в странном смехе.

– Простите великодушно. Это нервное. Случается. Бывает, – сказал Яков Тимофеевич, тяжело дыша. – Так вот. Судебно-медицинское исследование огнестрельных повреждений – весьма занимательная штука, я Вам доложу. Весьма! Там кроме медицины, я ещё рассматриваю все виды оружия и ран при таком ранении.

Господин Цинкевич подвёл Мари к кожаному дивану, невесть как очутившемуся в таком научном окружении. Он усадил гостью, а сам отправился к плите и кузне.

– Сейчас я угощу Вас кофе. Такого Вам и в Зимнем дворце вряд ли предложат.

Доктор извлёк турку, выдул из неё пыль, взлетевшую в весёлом солнечном свете, налил воды и поставил на открытый огонь варить божественный, по его утверждению, напиток.

– Ещё мне интересны руки. Вернее даже пальцы. Есть подозрения, что узор на них для каждого индивидуума есть уникальный. Позвольте Вашу ручку, – попросил господин Цинкевич.

Мари протянула ладонь. Доктор взял её, вытащил из кармана очки и поднёс их на манер увеличительного стекла.

– Какие изящные, однако, линии. Надобно занести их для сравнения.

– Кипит! – вскрикнула Мари, указывая на турку.

Божественный напиток едва не вылился. Господин Цинкевич молниеносно подскочил и снял турку с огня. Уф!

– Яков Тимофеевич, а Вы всегда пьёте кофе из мензурки? – спросила Мари, рассматривая янтарно-коричневый напиток в прозрачное стекло.

– Другой посуды, к сожалению, здесь нет, – сказал доктор, оглядываясь на шкаф. – Не взыщите.

– Так даже интереснее, – совсем по-детски сказала Мари.

– Вы меня простите, Мария Николаевна, за тот эпизод в театре. Право слово, не хотел Вас обидеть. Да и рассеян я. Да-с, крайне рассеян. Ляпну что-нибудь, а потом обиды. Простите?

– По части сладкого Вы не правы. Сладкое полезно. Ежели меру знать, – сказала она, приподнимая бровь.

– Но Вы же не знаете, – сказал господин Цинкевич и осёкся.

Мари вспыхнула, встала, поставила мензурку с недопитым кофе на стол и направилась к двери.

– Ну, знаете ли! Это уже ни в какие ворота, – бросила напоследок она и вышла.

* * *

Не смотря на то, что Анхен спешила и вовсе не рассматривала чудесное Питерское небо, и не останавливалась у нового магазина готового платья и белья – Боже, какие красивые нынче в Париже шьют наряды, с ума можно сойти! – художница всё же опоздала. Однако этого никто не заметил, всё внимание было приковано к господину Самолётову.

– Вот полюбуйтесь! – сказал делопроизводитель и протянул господину Громыкину изящный портсигар. – В вещах нашей примы нашёл. Не понимаю, как мы его не заметили раньше.

Дознаватель взял улику большим и указательным пальцем, осторожно повертел портсигар в руках, словно вещица могла быть отравлена.

– И что? – спросил господин Громыкин и вытянул губы в трубочку.

– А Вы откройте, Фёдор Осипович. Не стесняйтесь, – посоветовал господин Самолётов.

Господин Громыкин приоткрыл портсигар, оттуда выпал пакетик. Он взял его, принюхался и вопросительно взглянул на помощника.

– Он самый, – закивал делопроизводитель так, что идеально ровный пробор смешался. – Ко-ка-ин-чик.

– То бишь употребляла наша прима-балерина марафет постоянно, – подытожил господин Громыкин. – Кто снабжал? Кто?

Господин Самолётов развёл руки и поджал губы – неведомо сие. Дознаватель положил портсигар и пакетик, а из ящика стола вытащил сложенную пополам бумагу.

– У меня тоже есть для вас новости, господа, – сказал господин Громыкин, самодовольно приглаживая рыжую бороду. – Есть новости. Да-с.

Дознаватель откинулся на спинку стула.

– Вот. Читайте! – сказал он и бросил на стол письмо.

– Не подписано, – сказал делопроизводитель, осматривая бумагу со всех сторон.

– Вы читайте, читайте! – повторил господин Громыкин.

Господин Самолётов раскрыл послание и прочёл громко, с выражением, точно в гимназии.

"В театре у нас бардак. Немудрено, что произошло двойное убийство. Рабочие сцены пьют безбожно прямо за кулисами. Костюмеры воруют дорогие ткани и пуговицы. Бутафоры играют в карты. Балерины устроили из театра бордель. А Агнешка Лещинская вообще приносит в театр кокаин".

– М-да. Вот тебе и Императорский театр. Ну и времена, ну и нравы, – сказал господин Громыкин со вздохом.

Он вышел из-за стола, одёрнул клетчатый пиджак, расправил плечи, как полководец перед наступлением и взмахнул правой рукой.

– В театр! Немедля!

Дорога до Императорского театра много времени не заняла, так что через четверть часа балерина Лещинская в репетиционном костюме стояла перед сыщиками, облокотившись на спинку кресла, обитого синим бархатом.

– Откуда достаёшь марафет? – с ходу гаркнул господин Громыкин, подходя к Агнешке вплотную. – Подружку свою ты снабжала? Даже не вздумай отпираться. Не вздумай!