Английский флаг - [21]

— Я вижу там, в середине, какие-то буквы, — сказала жена; они стояли слишком далеко, чтобы ясно различать сочетания букв — по всей видимости, два слова, которые, будучи вплетены в рисунок, казались отсюда всего лишь дополнительными завитушками. — К… ка… — пыталась она разобрать надпись.

— «Каждому свое», — подсказал ей посланец.

Она онемела; отвернувшись и склонив голову, она похожа была на сконфуженного ребенка, которого в разгар самозабвенной игры вдруг пристыдили за что-то.

— Странно, — тихо сказала она.

— Это точно, — улыбнулся посланец. — Для многих — наверняка странно. Но есть тут кое-что, заслуживающее внимания… надо только догадаться, — добавил он.

Женщина испытующе смотрела ему в лицо.

— Нашего внимания — тоже?

Посланец молчал.

— Ты меня задерживаешь, — сказал он через некоторое время. — Мне нужно идти.

Он широкими шагами двинулся вверх по склону и в два счета оказался возле ворот.

— Мне нужно все посмотреть, — пробормотал он.

Но той, для которой предназначалось это поспешное объяснение, больше похожее на отговорку — жены, — рядом не было. Он обернулся: она одиноко, потерянно стояла на прежнем месте. Она ни шагу не сделала следом за ним, не шевельнулась, чтобы его догнать; она лишь проводила его глазами, которые казались измученными от безрезультатной борьбы со слепящим солнечным светом. Подняв руку к лицу, тоненькой, жалкой тенью этой она пыталась защитить глаза; расстояние и безграничная пустота пространства внизу делали фигуру ее маленькой и бесконечно хрупкой, и посланец на минуту поддался щемящей безымянной жалости, которую внушала ему эта ранящая сердце картина. Что он может сделать для этой женщины? Сложив ладони рупором, он поднес их ко рту.

— Я вернусь! — крикнул он, стоя на фоне створки ворот.

Лицо жены, казалось, свело судорогой от усилия, с каким она ответила ему.

— Когда?.. — долетел к нему ее голос, отозвавшись в нем каким-то странным чувством, удивительным ощущением узнавания — словно он уже слышал это когда-то во сне… Да, именно этот вопрос должен был тут прозвучать; и прозвучать именно так: беспомощно растворяясь в пространстве и все же многократно усиливаясь благодаря эху, словно — да, — словно это был не один вопрос, заданный одной женщиной, его женой, а немые души неисчислимых вопросов, обитающие на этом склоне и воскрешенные одним живым голосом; посланец вдруг содрогнулся, осознав, что на сей раз именно он должен дать на него ответ.

— Через полтора часа, когда автобус пойдет обратно! — прокричал он.

Что за странная слабость вдруг овладела им? Почему он уступил требованию, которое даже не прозвучало еще? Он отвернулся, почти испугавшись себя самого: достаточно, он и так пожертвовал ради жены многим, слишком многим; теперь же — коли уж он загнал себя, опять же из-за нее, в тесные временные рамки — он не должен потратить впустую ни единой секунды.

ОШЕЛОМЛЕНИЕ. ОСМОТР. РЕСТОРАН

Он двинулся прямо к воротам; но, едва сделав шаг или два, замер, словно споткнувшись; то, что он должен был бы видеть все время и что — как второстепенное обстоятельство — оставалось, однако, вне поля его внимания, сейчас вдруг выросло перед ним как жесткий, упрямо сопротивляющийся любым манипуляциям факт: ворота были закрыты. Изначальный план: пройдя в них, ступить на арену предстоящей работы, — придется, видимо, изменить; уполномоченного вдруг охватила ярость. Значит, его вынуждают пойти в обход? Через заднюю дверь, крадучись проскользнуть туда, куда он должен войти с высоко поднятой головой, как победитель? Он ощутил острое желание просто броситься на ворота, вышибить или выдавить их, сломив это злобное и на каждом шагу возобновляющееся сопротивление вещей; однако трезвый разум быстро взял верх над чувствами.

От ворот его отделяли еще шага два-три; он должен был подняться к ним вверх по склону. Так что пока он не мог видеть, что находится за воротами: не мог видеть, что там начинается спуск. Однако, борясь с воротами, могли он устоять от соблазна бросить хотя бы один-единственный взгляд за ворота, подвергая тем самым риску главную цель, свою работу, ожидания, которые он связывал с тем, что должно ему там открыться?

И он двинулся по тропе; это была не столько тропа, сколько память о тех шагах, что проделали люди по этой земле, своего рода межа; она бежала вдоль остатков старой, съеденной ржавчиной, рассыпающейся колючей проволоки; по всей видимости, заботиться о ней никто не считал нужным: пускай ее разъедает время. Кончиками пальцев посланец коснулся колючек с осыпающейся ржавчиной; м-да, ловкий трюк, особенно в самом начале осмотра, констатировал он. Тому, кто видит эти останки ограды, ей-богу, трудно удержаться от соблазна остановиться и послушно поразмышлять над столь выразительным символом бренности… конечно, тому, кто не догадывается, что именно в этом и кроется цель противника и что вся комедия эта — не более чем наживка для доверчивых зевак-туристов. Но — грех отрицать, ловушка изощренная, решение остроумное, не мог не признать он; итак, к чему он должен еще приготовиться? Самое главное — никакой торопливости; он сейчас независим; никто не ставит перед ним условий или ограничений; он сам выбирает законы своей работы, сам перед собой несет ответственность и за ошибки, и за успехи. Здесь нужен иной метод, не тот, что внизу, в городе; здесь он не окружение должен вынудить давать показания, здесь он сам станет пробным камнем для всего, что увидит, здесь он сам должен говорить. Стать чем-то вроде музыкального инструмента, звучание которого и послужит сигналом; да, на сей раз он должен не раскрывать то, что прячется под видимостью, а сам раскрывать себя перед видимым; не собирать доказательства, а самому сыграть роль доказательства, выступить объективным, но неумолимым свидетелем, который ускорит хотя и нелегкий, хотя и больно ранящий сердце, но — триумф.