Английский флаг - [23]

Он двинулся назад, вверх по склону, к тому месту, откуда начал свой путь. Что ж, выходит, ему остается лишь смириться со своим поражением? Удовлетвориться той враждебной реальностью, которую составляют тут и ящерицы, и бабочки, и сама местность со всем, что на ней находится, и солнце, и небо, и его собственные ощущения, и его тело, которое уж никак не подвергнешь сомнению? Разве отяжелевшие, свинцовые ноги, уставшие от яркого солнца глаза, вхолостую работающий мозг — это иллюзия? Да и сам он, уже склоняющийся к тому, чтобы поддаться, уступить соблазну, — разве он теперь не враг самому себе?! Уполномоченный огляделся: с чем бы ему еще попытать счастья? Поодаль, ближе к гребню, зеленый склон испещрен был двигающимися куда-то вереницами темных фигур. Что это? Туристы? Видно, у них закончился очередной номер программы и сейчас должен начаться следующий? В отдалении посланец увидел какое-то одинокое, в виде павильона сооружение; шествие направлялось в ту сторону; словно послушное стадо, туристы двигались туда, куда их гнали; беззаботный их галдеж уже всполошил спящий ландшафт.

Посланец ускорил шаги; смешаться с толпой было делом пустячным. Он оказался в помещении, в чем-то вроде выставочного зала; что это? Он словно попал в какой-то аквариум: вокруг — сдохшие чудища, чучела драконов, древние окаменелости; в зале еще стоит запах свежей краски, все освещено ярким, веселым светом, все огорожено шнурами, убрано за стеклянные стенки; в этой спокойной, внушающей чувство надежности обстановке упорядоченности, с научной обстоятельностью обработанных и систематизированных препаратов и тактичной абстрактности — странные, если не постыдные экспонаты; склад аксессуаров для фильма ужасов, ярмарка образцов грязных, кошмарных снов, коллекция мертвых орудий давно прошедших эпох, подпольная лавка курьезов… Он смотрел — и не мог ничего узнать. Что может рассказать, доказать ему или кому угодно другому этот чулан для хранения хлама, ловко, очень ловко замаскированный под обычный пыльный музей? Собранные тут вещи могло бы пробудить к жизни только использование их, испытанием их эффективности мог бы стать только опыт; здесь же нет иной правды, кроме этой толпы и духоты в зале; да и толпа — достаточно ли она скучена, а зал — достаточно ли душен? Как, в сущности, комфортно чувствует себя здесь, среди кондиционеров, брезгливая эта масса: на лицах туристов — умеренное любопытство, слегка возбужденное предвкушением заранее известных, заранее просчитанных переживаний, на которые они пошли кто по легкомыслию, кто от скуки; теперь они кивают, разглядывая витрины, кое-что им нравится, кое-что вызывает брезгливое осуждение, и тогда они отворачиваются или быстро проходят дальше.

Здесь ему нечего делать! Прочь отсюда, прочь, к солнечному сиянию и зеленому склону, которые, по крайней мере, молчат, замкнувшись в своем отрицании того, чего отрицать невозможно… Посланцу пришлось проталкиваться через очередную толпу, ожидающую своей очереди перед входом; он ощущал тепло их тел, обонял ароматы табака и духов, слышал их болтовню, сливающуюся в раздражающий гул. Работая локтями, он наконец вырвался на свободу; шум их сопровождал его до самого гребня.

Было еще рано; направляясь сюда, посланец считал, что трех часов ему, скорее всего, не хватит, потом с сожалением понял, что вынужден ограничиться полутора часами, а в конце концов даже этого оказалось много, — жены еще не было видно нигде. Он решил чуть-чуть прогуляться — и пошел куда глаза глядят; безымянные, хранящие свои тайны тропинки вели его куда-то, молчаливые, равнодушные, как тягловая скотина, которая терпеливо влачит на себе груз, не обременяя себя памятью о его весе… Но что за новый соблазн привлек его взгляд в плавной складке холмистой местности, в кольце припаркованных автомобилей? Это была новая постройка: по всей видимости, чье-то воображение недавно вписало ее в пространство, да и с возведением не тянули; неужели это ресторан? Почему бы и нет; посланец даже не удивился. По крайней мере, откровенно, и это уже подкупает; во всяком случае, хорошо, что объект не пытается скрыть своего предназначения. Он неторопливо направился к ресторану; вывеска обещала первоклассное пиво, прохладительные напитки со льдом, холодные и горячие закуски — полезное заведение, вне всяких сомнений; потребности, которые оно призвано удовлетворять, столь же неумолимы, как невинность ребенка.

Он вошел и, остановившись возле дверей — как клиент, выбирающий место, — оглядел помещение. Зал был набит битком, все столики заняты, официанты бегом сновали туда-сюда, прокладывая себе дорогу с тяжелыми подносами и пенящимися напитками. Сощуренный взгляд его вдруг остановился на одном столике. Это была шумная мужская компания; перед ними — тарелки с остатками блюд, батарея полных и уже опустошенных пивных кружек. Это не туристы, сразу видно; или если туристы, то не простые. Они чувствовали себя по-свойски, словно сознавая свое право собственности на все, что их здесь окружает; и при всем том была в их лицах некая напряженность, даже, может быть, отчужденность; конечно же он их узнал, еще бы ему не узнать их! Да, это они, незнакомые знакомцы, которых что-то вынудило вернуться сюда; вот так всех нас тянет вновь и вновь увидеть терзающие нас сны, — может быть, в тайной надежде, что когда-нибудь мы разгадаем их недоступный пониманию смысл… Так что ж, их поездка была успешной — или они потерпели крах; что они празднуют: победу или поражение? Было бы интересно спросить их об этом… Глаза его перебегали с одного лица на другое; и, должно быть, они не могли не почувствовать на себе этот пристальный, жадный взгляд: во всяком случае, словно по велению инстинкта, вздрогнувшего и насторожившегося даже под завесой хмельного веселья, они вдруг замолчали и, прежде чем опять повернуться друг к другу, внимательно посмотрели на нового гостя; и посланец вдруг ощутил, что его просто сотрясает нестерпимое желание сесть среди них, за их столик и — открыться им.