Английские барды и шотландские обозреватели - [5]

И вдохновись воспоминаньем снова…

Дай нам услышать нежный голос твой

И Феба возведи на трон пустой!

Будь славен сам, прославь свою отчизну.

Не вечно ж муза будет править тризну

Перед могильным Коупера[70] холмом,

Переходя в отчаянье немом

Плести венок над скромною могилой,

Где Борнс[71] лежит, ее поклонник милый?

Не вечно, нет! Хоть презирает Феб

Певцов которых манит только хлеб,

Которым глупость служит вдохновеньем,

Все ж видит он порою с утешеньем,

Как бард иной без вычурных гримас

Бесхитростною песней тронет нас.

В свидетели Джифорда вызываю,

С ним Макнэйля и Сотби приглашаю![72] […]

Случалось слышать мне, что в наши дни

Лишь призраки блестящие одни,

Лишь вымыслы одни воображенья

Влекут к себе поэтов вдохновенье.

Художники и прозы и стиха

И впрямь теперь, как смертного греха,

Чураются словца «обыкновенный»;

Но иногда свой луч проникновенный

В певца захочет правда заронить,

Очарованье песне сообщить…

Пускай, ценя высоко добродетель,

Докажет это мой живой свидетель,

Мой Крабб[73] любезный, музы сельской жрец,

Природы лучший, преданный певец. […]

О Вальтер Скотт, пусть твой оставит гений

Кровавую поэзию сражений[74]

Ничтожествам! Пусть ожиданье мзды

Их вдохновляет жалкие труды!

Талант ведь сам всегда себя питает.

Свои сонеты Соути пусть кропает,

Хотя к весне и так уж каждый год

Его обильной музы зреет плод.

Вордсворт поет пусть детские рулады,

Пускай Колриджа милые баллады

Грудным младенцам навевают сны;

Льюисовой фантазии сыны

В читателей пускай вселяют трепет;

Пусть стонет Мур,[75] а Мура сонный лепет

Пускай Странгфорд[76] бессовестный крадет

И с клятвою Камоэнсом зовет.

Пускай Гейлей плетется хромоногий,

И Монтгомери бред несет убогий

И Грамм-ханжа[77] пускай громит грехи,

И полирует Боульс свои стихи,[78]

В них до конца и плача и вздыхая;

Карлейль, Матильда,[79] Стотт, — вся банда злая,

Что населяет сплошь теперь Груб-стрит

Или Гросвенор-плэй[80] — пускай строчит,

Покуда смерть от них нас не избавит

Иль здравый смысл молчать их не заставит.

Ужель к тебе, наш славный Вальтер Скотт,

Язык ничтожных рифмачей идет?

Ты слышишь ли призыв проникновенный

Давно уж звуков лиры ждут священной

И девять муз, и вся твоя страна,

А лира та тебе ведь вручена!

Иль Каледонии[81] твоей преданья

Тебе сумели дать для воспеванья

Лишь похожденья клана молодцов,

Мошенников презренных и воров,

Иль, сказочек достойная Шервуда

И подвигов геройских Робин Гуда,

Лишь темные Мармьоновы дела?[82]

Шотландия! Хотя твоя хвала

Певца ценнейшим лавром украшает,

Но все ж его бессмертьем увенчает

Весь мир, не ты одна. Наш Альбион[83]

Разрушится, в сон мертвый погружен.

Но не умрет певец наш вдохновенный!

О славе той страны благословенной,

Об Англии потомкам он споет

И перед миром честь ее спасет.

Что ж заразить певца одушевленьем,

Чтоб на борьбу отважиться с забвеньем

Без удержу течет река времен

Со сменою и наций и племен;

Всегда кумир возносится толпою

И новому гремит хвала герою…

Но сменит сын отца, а деда внук

И где ж поэт, где громкий лиры звук

Ото всего, что раньше так ценилось,

У нас лишь имя смутно сохранилось!

Когда трубы победной смолкнет гром,

Смолкает все, спит эхо крепким сном.

Как феникс на костре, вдруг слава вспыхнет,

Свой поздний аромат отдаст — и стихнет. […]

Коль я сказал, не слыша приглашенья,

Все, что давно известно, без сомненья;

Коль объявил жестокую войну

Я олухам, позорящим страну,

Виной тому любовь моя к народу,

Любимцу муз, влюбленному в свободу…

О Англия! Когда б певцы твои

С тобой равняли доблести свои!

Являешься пред изумленным миром

Афинами в науках, в славе — Тиром,

В военной силе — Римом ты всегда!

Тебе покорны суша и вода…

Но где ж теперь премудрые Афины!

О славе Рима помнят лишь руины,

Колонны Тира скрылись под водой…

Чтоб не случилось этого с тобой,

О Англия, чтоб мощь не расшаталась,

И чтоб ты в прах с веками не распалась!..

Но я молчу. Зачем мне продолжать?

Кассандру[84] мне к чему изображать?

Ведь слишком поздно мне, как ей, поверят;

Пусть наши барды с родиной разделят

Ее средь стран и славу и почет

Лишь к этому их песнь моя зовет.

Несчастная Британия! Богата

Мужами ты, что гордость для сената

Потеха для толпы. Живут они

Тебе на славу долгие пусть дни,

Ораторы пусть фразы рассыпают,

О здравом смысле пусть забот не знают,

Пусть Каннинга[85] пилят за ум, и спит

В том кресле Портланд, где сидел наш Питт![86]

Теперь прощай, покуда ветр прибрежный

Не натянул мой парус белоснежный.

Брег Африки мой встретит скоро взор,

Кельпэ[87] напротив цепь откроет гор,

Затем луна Стамбула засияет.

Но путь туда корабль мой направляет,

Где красоту впервые мир познал,

Где над громадой величавой скал

Возносит Кафф[88] корону снеговую…

Когда ж я вновь узрю страну родную,

Ничей станок меня не соблазнит,[89]

Что видел я — дневник мой сохранит.

Пусть светский франт свои заметки с жаром

Печатает, соперничая с Карром;[90]

За славою пусть гонится Эльджин,[91]

Ее в обломках ищет Эбердин:[92]

Пусть деньгами сорят они без счета

На статуи лжефидьевой работы[93]

И из своих пускай они дворцов

Устроят рынок древних образцов,

Иные пусть в беседе дилетантской

О башне нам поведают троянской;[94]

Топографом пусть будет старый Джель,

Хвала ему! Зато моя свирель

Не истерзает вкус ваш прихотливый,