Английские барды и шотландские обозреватели - [2]

Их громкое заглавье не спасает,

Имен блестящих не щадит провал;

То Лэм[6] с своими фарсами познал…

Но он все пишет, позабытый светом,

Невольно бодрость чувствуя при этом;

Хочу и я кой-что обозревать.

Себя с Джеффреем[7] я боюсь равнять,

Но, как и он, судьею быть желаю

И сам себя в сей сан определяю.

Все требует и знанья, и труда,

Но критика, поверьте, никогда.

Из Миллера возьмите шуток пресных;[8]

Цитируя, бегите правил честных.

Погрешности умейте отыскать

И даже их порой изобретать;

Обворожите щедрого Джеффрея

Тактичностью и скромностью своею,

Он даст десяток фунтов вам за лист.

Пусть ваш язык от лжи не будет чист,

За ловкача вы всюду прослывете,

И, клевеща, вы славу наживете

Опасного и острого ума.

Но вспомните: отзывчивость — чума.

Лишь погрубей умейте издеваться,

Вас ненавидеть будут, но бояться.

И верить этим судьям! Боже мой!

Ищите летом льду и роз зимой

Иль хлебного зерна в мякине пыльной;

Доверьтесь ветру, надписи могильной

Иль женщине, поверьте вы всему,

Но лишь не этих критиков уму!

Сердечности Джеффрея опасайтесь

И головою Лэма не пленяйтесь…

Когда открыто дерзкие юнцы

Одели вкуса тонкого венцы,

А все кругом, склонившися во прахе,

Ждут их сужденья в малодушном страхе

И, как закон, его ревниво чтут,

Молчание не кстати было б тут.

Стесняться ль мне с такими господами?

Но все они смешались перед нами,

Все как один, и трудно разобрать,

Кого средь них хвалить, кого ругать.

Зачем пошел бессмертными стопами

Я Джифорда и Попа? Перед вами

Лежит ответ. Читайте, коль не лень,

И все вам станет ясно, словно день.

— Постойте, — слышу я, — ваш стих не верен,

Здесь рифмы нет, а там размер потерян.

— А почему ж, — скажу я на упрек,

Так ошибаться Поп и Драйден[9] мог?

— Зато таких ошибок нет у Пая[10]

Я вместе с Попом врать предпочитаю!

А было время, жалкой лиры звук

Не находил себе покорных слуг.

Свободный ум в союзе с вдохновеньем

Дарил сердца высоким наслажденьем.

Рождалися в источнике одном

Все новые красоты с каждым днем.

Тогда на этом острове счастливом

Внимали Попа нежным переливам…

Честь Англии и барду создала

Культурного народа похвала.

На лад иной свою настроив лиру,

Тогда гремел великий Драйден миру,

И сладкозвучный умилял Отвэй,[11]

Пленял Конгрив[12] веселостью своей;

Народ наш чужд тогда был вкусов диких…

Зачем теперь тревожить тень великих,

Когда сменил их жалких бардов ряд?

Проносится меж тем перед глазами,

И чудеса идут за чудесами:

Прививка оспы, гальванизм и газ

Толпу волнуют, чтоб потом зараз

Вдруг с треском лопнуть, как пузырь надутый.

Плодятся школы новые, и в лютой

Борьбе за славу гибнет бардов рой;

Но удается олуху порой

Торжествовать среди провинциалов,

Где знает каждый клуб своих Ваалов,[13]

Где уступают гении свой трон

Их идолу, телец ли медный он,

Негодный Стотт, иль Соути,[14] бард надменный.

Вот рифмоплетов вам кортеж презренный.

Как каждый хочет выскочить вперед

И шпоры старому Пегасу в бок дает!

Вот белый стих, вот рифмы, здесь сонеты,

Там оды друг на дружке, там куплеты

Глупейшей страшной сказки; без конца

Снотворные стихи… Что ж, для глупца

Приятен треск всей этой пестрой чуши:

Он, не поняв, совсем развесит уши…

Средь бури злой «Последний Менестрель»[15]

Разбитой арфы жалостную трель

Подносит нам, а духи той порою

Пугают барынь глупой болтовнею;

Джильпиновской породы карлик-бес[16]

Господчиков заманивает в лес

И прыгает, Бог знает как высоко,

Детей стращая, Бог весть чем, жестоко;

Меж тем миледи, запретив читать

Тому, кто букв не может разбирать,

Посольства на могилы отправляют

К волшебникам и плутов защищают.

Вот выезжает на коне своем

Мармьон[17] спесивый в шлеме золотом;

Подлогов автор, витязь он удалый,

Не вовсе плут, не вовсе честный малый.

Идет к нему веревка и война,

С величием в нем подлость сплетена.

Напрасно, Скотт, тщеславьем зараженный,

Старьем ты мучишь слух наш утомленный.

Что из того, что Миллер и Муррей[18]

В полкроны ценят взмах руки твоей?

Коль торгашом сын звучной музы станет.

Его венок лавровый быстро вянет;

Поэта званье пусть забудет тот,

Кого не слава — золото влечет.

Пусть, ублажая хладного Мамона,[19]

Он не услышит золотого звона:

Для развращенной музы торгаша

Награда эта будет хороша.

Такого мы поэта презираем,

Мармьону ж доброй ночи пожелаем.[20]

Вот кто хвалу стремится заслужить!

Вот захотел кто музу покорить!

Сэр Вальтер Скотт священную корону

Отнял у Попа, Драйдена, Мильтона. […]

О музы юной славные года!

Гомер, Вергилий пели нам тогда.

Давало нам столетий протяженье

Всего одно великое творенье,[21]

И, как святыню, чтили племена.

Божественных поэтов имена.

В веках бесследно царства исчезали,

И предков речь потомки забывали,

Никто тех песен славы не достиг,

И избежал забвенья их язык.

А наши барды пишут, не умея

Всю жизнь отдать единой эпопее.

Так, жалкий Соути, делатель баллад.[22]

Он вознестись орлом над миром рад;

Уже Камоэнс,[23] Тасс, Мильтон судьбою

Обречены. Берет он славу с бою

И, как войска, свои поэмы шлет.

Вот Жанну д'Арк он выпустил вперед,

Бич англичан и Франции спасенье.

Бедфордом[24] низким девы сей сожженье

Известно всем, а между тем она

Поэтом в славы храм помещена.

Поэт ее оковы разбивает,

Как феникса, из пепла возрождает…

Вот Талаба,[25] свирепое дитя

Аравии пустынной; не шутя,

Домданиэля